Читать книгу - "Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах - Евгений Юрьевич Спицын"

Наконец, через год своих постов лишились сразу три ключевые фигуры всей «шелепинской команды». Сначала, в апреле 1970 года, с поста председателя Гостелерадио СССР слетел Николай Николаевич Месяцев, который также был отправлен на посольскую работу в далекую Австралию. В результате новым главным теленачальником стал брежневский любимец Сергей Георгиевич Лапин, а его место гендиректора ТАСС занял Леонид Митрофанович Замятин. Затем, в сентябре 1970 года, на пенсию был отправлен первый председатель АПН Борис Сергеевич Бурков, которого сменил крупный историк-славист и бывший заместитель заведующего Идеологическим отделом ЦК Иван Иванович Удальцов. И, наконец, в октябре 1970 года с поста заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК был снят Владимир Ильич Степаков, который в начале следующего года тоже уехал работать послом в дружественную Югославию. Причем нового руководителя Отдела не могли подобрать целых три года, и все это время и.о. заведующего Отделом был первый заместитель Александр Николаевич Яковлев. Гораздо позднее в своих мемуарах он всячески уверял, что пострадал за свои прогрессивные взгляды и категорический отказ лепить очередной «культ личности» нового генсека[179]. Однако целый ряд мемуаристов и историков утверждают, что будущий главный идеолог горбачевской перестройки как минимум лукавит. Например, тот же Н. А. Митрохин прямо говорит о том, что, судя по архивным документам, А. Н. Яковлев «принимал активное участие в написании всяких антисемитских документов во второй половине 1960-х годов», поскольку весь его Отдел в те времена «однозначно был жестко антисемитским»[180]. Его позиция резко поменяется только после отставки В. И. Степакова, означавшей «полный разгром шелепинской группировки», и только с «этого момента он начинает принимать активное участие в борьбе с русским шовинизмом» и вновь «пишет всякие записки», правда уже против русских националистов, например того же генерал-майора Василия Петровича Московского, который в марте 1971 года слетел сразу с двух постов — главного редактора «Советской России» и заместителя председателя Центральной Ревизионной Комиссии КПСС.

По мнению ряда авторов, в частности профессора Д. О. Чуракова[181], поражение «группы Шелепина» имело два серьезных последствия для политического развития страны. Во-первых, оно означало отказ руководства страны от продолжения национал-большевистской политики первых послевоенных лет. Власть отныне сосредотачивалась в руках центристов, не готовых на откровенное формирование своего политического курса. Во-вторых, и это было куда опаснее, разгром «шелепинцев» и близких к ним молодежных лидеров означал отстранение от выработки политических решений молодых, опытных руководителей. В итоге в политическое небытие ушло целое поколение перспективных лидеров, а разрыв между «старой гвардией» и «новой порослью», возникший после победы триумвирата Берии — Маленкова — Хрущева, стал еще глубже. Стабильность в настоящем покупалась за счет возможности динамично развиваться в будущем.

Вместе с тем поражение «комсомольцев» все же не позволило брежневской команде полностью «оккупировать» власть. В условиях, как тогда казалось, очень успешной экономической реформы, начатой в марте 1965 года, прочные позиции в верхних эшелонах власти продолжала занимать команда премьер-министра А. Н. Косыгина, который не только очень жестко контролировал весь правительственный аппарат, но и стал играть необычайно активную роль во внешней политике страны.

Тогда костяк премьерской группировки в Совете Министров СССР состоял, вероятнее всего, из пяти человек: его первого заместителя Кирилла Трофимовича Мазурова, трех рядовых заместителей — председателя Госплана СССР Николая Константиновича Байбакова, председателя Госкомитета по науке и технике Владимира Алексеевича Кириллина и Владимира Николаевича Новикова, а также главы Совета Министров РСФСР Геннадия Ивановича Воронова. Кроме того, по целому ряду вопросов к этой группе примыкал и второй первый заместитель главы союзного правительства Дмитрий Степанович Полянский, у которого отношения с Л. И. Брежневым всегда были «не комильфо».

Вместе с тем Л. И. Брежнев также смог создать в союзном правительстве свой «днепропетровский клан», костяк которого составили три заместителя председателя Совета Министров СССР: глава Госснаба СССР Вениамин Эммануилович Дымшиц, руководитель Госстроя СССР Игнатий Трофимович Новиков и Николай Александрович Тихонов, — с которыми генсек крепко подружился при совместной работе в свою бытность первым секретарем Запорожского и Днепропетровского обкомов партии в 1946–1950 годах.

В результате к 1970 году вокруг Л. И. Брежнева окончательно оформился так называемый «молдавско-днепропетровский клан», который занял довольно прочные позиции в партии (А. П. Кириленко, В. В. Щербицкий, К. У. Черненко, С. П. Трапезников), в союзном правительстве (В. Э. Дымшиц, И. Т. Новиков, Н. А. Тихонов, Н. А. Щелоков), в КГБ (С. К. Цвигун, Г. К. Цинев, В. В. Федорчук, А. Я. Рябенко) и в личном аппарате, где первую скрипку стали играть Георгий Эммануилович Цуканов и Виктор Андреевич Голиков, о которых более подробно мы поговорим в одной из следующих глав.

Глава 2. Косыгинская реформа и VIII-я пятилетка 1965–1970 годов: правда и мифы

1. Истоки Косыгинской экономической реформы 1962–1965 гг

Как утверждают целый ряд историков и экономистов (Г. И. Ханин, В. Д. Белкин, Л. Н. Лазарева, В. Н. Лисовицкий[182]), растущие трудности советской экономики в последний период хрущевского правления заставили часть правящей элиты страны, прежде всего в правительственном звене, очень крепко «задуматься о существенной корректировке сложившегося за последние три десятилетия хозяйственного механизма в сторону его децентрализации и усиления роли товарно-денежных отношений», что по факту хотя бы частично привело «к сближению советской экономики с хозяйственным механизмом буржуазных стран». Хотя понятно, что «для менталитета тогдашних политических верхов, как и для всей советской идеологии, жестко противопоставлявшей социализм капитализму и убеждавшей в очевидных преимуществах первого, подобное решение было очень нелегким и даже опасным, так как это размывало сами основы советской политической и идеологической системы». К тому же, как верно подметил тот же профессор Г. И. Ханин, «такая позиция была далеко не бесспорна», так как «реальные отличия советского хозяйственного механизма и всех его институтов от западных рыночных были слишком велики, чтобы допустить успешное их перенесение на советскую экономику». Более того, существовал и отрицательный опыт децентрализации как самой советской экономики, так и ряда других социалистических держав во второй половине 1950-х годов. Не убеждала в преимуществах расширения товарно-денежных отношений и привычная аргументация о достижениях советской экономики в период НЭПа, поскольку нэповская модель оказалась неспособной решить «задачи реконструктивного периода»[183], и именно поэтому И. В. Сталин и его группировка взяли курс на строительство основ социализма в одной «отдельно взятой стране» через ускоренные темпы индустриализации, коллективизации и культурной революции.

Между тем, как считают ряд авторов (Л. Н. Лазарева[184]), фактической базой для косыгинской реформы стала старая экономическая дискуссия, возникшая по инициативе И. В. Сталина в послевоенную эпоху, которая возобновилась в 1957 году. Именно тогда сформировалось два основных подхода к проблеме товарно-денежных отношений и роли пресловутого «закона стоимости» при социализме, выраженные в давнем споре «планомерников» и «товарников». Несмотря на то что эти жаркие диспуты, как метко выразился В. Н. Лисовский[185], носили весьма схоластический характер наподобие известной