Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

продажу моя книжка еще не поступила. Заглянул туда, не то взяв на себя роль своего будущего читателя, не то просто какая-то игривая дурость меня обуяла. Очень уж хотелось мне поскорей узреть свою книжицу на прилавке. Я уже знал, как она выглядит, – видел в издательстве сигнальный экземпляр. Издана она была неплохо: зеленоватый коленкоровый переплет, хорошая бумага, и набраны стихи елизаветинским шрифтом – по моей просьбе. В те времена еще были живы некоторые давние издательские традиции, и авторы могли выбирать тот шрифт, какой им нравится.

На углу Среднего проспекта и Девятой линии я купил пачку «Беломора», подождал, когда подойдет четверка, и поехал на Невский. Шестизначный номер врученного мне кондуктором билета оканчивался тремя пятерками. То была хорошая примета! Этот счастливый билетик я сразу вложил в записную книжку, а вернувшись домой, упаковал его в станиолевую оболочку от эскимо – и стал носить этот подарок судьбы в кармане пиджака на счастье. Я и на войну его с собой взял, носил его в карманах своих гимнастерок – сперва солдатской, потом офицерской. Потом вдруг потерял я тот билет-амулет – и вроде бы совсем забыл о нем. Но теперь иногда вспоминаю. Добрые врачи спасли меня от полной слепоты, но возраст преклонный берет свое, со зрением дело плохо обстоит. Вся надежда только на то, что какое-нибудь надмедицинское чудо поможет…

Нынче не все помнят, не все знают, что в довоенные годы по Невскому ходили трамваи, а Невский по-казенному именовался проспектом 25 Октября. В 1944 году тогдашние хозяева города одумались, вернули ему, как и некоторым другим питерским улицам, историческое название. Слава богу! Но трамваев мне жаль. Их изгнали с Невского вскоре после войны. А они Невскому какой-то уют придавали – или это мне просто чудится, и виновата в том возрастная ностальгия? Ведь в тот день, о котором здесь речь идет, я именно на трамвае за своим счастьем ехал.

Когда моя четверка свернула на Невский, я сошел с нее не на той остановке, где мне нужно было сойти, а поехал дальше, аж до Литейного, а оттуда пешим ходом направился в обратную сторону. Почему я так поступил, точно объяснить не могу. Только помню, что мне хотелось продлить чувство счастливого ожидания, но к этому ощущению приплюсовались и кое-какие другие мысли, в том числе и такая: а вдруг в издательстве мне скажут, что в книжке моей неожиданно обнаружены политические ошибки и поэтому она не в книжные лавки, а в утиль пойдет. Ведь такие случаи уже бывали… Но нет, не могут мою книгу забраковать, ведь она прошла цензуру!

В таком тревожно-счастливом настроении шагал я до Дома книги, который старым питерцам известен как дом Зингера. Поднявшись на третий этаж, где находилось тогда издательство, я без помех получил свои авторские экземпляры, положил их в портфель – и вскоре опять очутился на Невском. Но теперь это был совсем другой Невский! Это был не будничный, это был Праздничный Невский! Он радовался вместе со мной. А я из-за какого-то суеверного опасения старался усмирить свою радость, преуменьшить свое счастье – и даже пытался грустный вид своей физиономии придать. Мне чудилось, что слишком уж мне повезло, что судьба не прощает людям такой удачи.

Ныне, вечно и никогда

Рассказы

Слишком жаркое лето[13]

Посвящается А. Гитовичу

С Шурочкой мы познакомились, спасаясь от быка. Когда отец Кольки Ситникова уехал в командировку, Ленька остался один на даче, и я приехал к нему. Мы так и прожили почти все лето.

В трех километрах от пригородной деревни, где мы жили, был расположен заброшенный песчаный карьер. К нему шла железнодорожная ветка, тоже заброшенная. Рельсы были ржавые, а шпалы крошились, до того они прогнили. Насыпи не было, потому что это была временная ветка. Между шпалами росла трава.

В то утро мы с Колькой шли по шпалам. Мы старались ступить на каждую шпалу, но они были расположены не на одинаковом расстоянии одна от другой, и нам все время приходилось прыгать и смотреть под ноги.

Когда мы дошли до совхозного выгона и карьер был совсем близко, мы увидали этого быка.

Он ходил по выгону, ел свою траву и был вполне спокоен. Между рогами белела дощечка, на которой было что-то написано.

На нас не было ничего красного, и мы думали, что бык нас не тронет.

Но он насторожился и искоса посмотрел в нашу сторону, а потом двинулся к нам, низко нагнув голову.

Он подошел к нам уже довольно близко, когда мы бросились бежать. Мы так и не прочли, что там было написано на дощечке между рогами.

Добежав до карьера, мы чуть ли не кувырком скатились по песчаному откосу, хотя бык, наверно, давно отстал от нас.

Когда-то карьер был залит водой почти весь, но теперь только кое-где темнели большие лужи, в которых кишели головастики. В это лето была засуха, дождей не выпадало совсем, и акватория луж непрерывно уменьшалась.

Мы легли на песок, чтобы отдышаться, и молчали, ожидая, кто заговорит первым. Было очень жарко.

Мы совсем не заметили, откуда она подошла к нам, – должно быть, со стороны родника. На девочке было клетчатое платье, желтые сандалии, вымазанные в глине, и на голове лента ядовито-зеленого цвета, тоже почему-то запачканная глиной. В левой руке Шурочка держала лист лопуха, очевидно для защиты от солнца.

Она подошла к нам и, с пренебрежительным вниманием разглядывая нас, сказала:

– Вы, мальчики, тоже от быка…

– Мы тебе не мальчики, – перебил ее Колька.

– И не от быка, – неуверенным, но наглым голосом добавил я.

– Это такой уж бык, – продолжала Шурочка задумчивым голосом и не обращая внимания на наши реплики, – это такой уж бык. Я сама от него два раза убегала.

Когда она это сказала, нам сразу же стало легче, и мы стали смотреть на нее как на старую знакомую. Оказывается, дом, где жила Шурочка, был совсем близко от того дома, где жили мы, и ей с нами было по пути. Мы расстались с ней у калитки сада.

С этих пор мы часто виделись с Шурочкой. Попив утром чаю, мы с Колькой выходили на пыльную улицу, проходили мимо продуктовой лавки, сворачивали на узенькую улочку, ведущую к шоссе, потом еще раз сворачивали и входили в сад, калитка которого была всегда открыта.

Обычно мы заставали Шурочку на веранде. Она сидела в плетеном кресле, упершись локтями