Читать книгу - "Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко"

«Вялов принадлежал к счастливой когорте. Здесь очень маленькая часть работ из тех, которые он создал за свою жизнь. Много он создал вещей, посвященных морякам. Жаль, что к открытию не приготовили ни билетов, ни афиши. Он много сделал, и хотелось, чтобы это было широко показано…»

На открытие выставки Вялова никто из секретарей Союза художников СССР и РСФСР, руководителей Академии художеств не пришел. Правление Союза художников и его председатель Таир Салахов ничего не сделали, чтобы купить хотя бы одну работу Вялова. До сих пор картины его лежат в запаснике Министерства культуры России.

После смерти Константина Александровича Вялова его родственница тетя Лена попросила меня помочь с установкой памятника. Мы купили белую мраморную глыбу; я сделала эскиз и здесь же, на Масловке, заказала резчику по камню барельеф дяди Кости в профиль. Памятник мы с тетей Леной установили на могиле художника на Ваганьковском кладбище. Чтобы уберечь от разрушения, я покрыла его ганозисом. Иногда я прихожу к могиле Константина Александровича, кладу на могилу цветы… И пусть дяде Косте земля будет пухом.

Третьяковская галерея и Каракалпакский музей искусств

Однажды к нам пришел приехавший в Москву директор Каракалпакского музея искусств в Нукусе Игорь Витальевич Савицкий – худой, изможденный человек. Он показал мне миниатюры моего отца 20-х годов.

– Где вы их взяли?! – удивилась я.

– В Третьяковской галерее. Я их спас от уничтожения, – ответил Савицкий.

У него оказалось много таких работ разных авторов. Оставив их на хранение, он пошел за следующими. «Как он только не боится?» – подумала я.

Вскоре Игорь Витальевич умер от рака горла. По-видимому, зная, что ему осталось мало жить, Савицкий считал своим долгом спасти все, что еще можно было спасти. Сейчас Нукус располагает одной из лучших картинных галерей.

Самуил Яковлевич Адливанкин

В четвертом подъезде нашего дома жил Самоша Адливанкин – честный, искренний, одухотворенный как в жизни, так и в своем творчестве человек. Я часто видела его во дворе. Невысокий, довольно полный, с большой лысиной, круглым улыбающимся лицом, мягким носом и глазами с веселым прищуром, он походил на плюшевого медведя, а с возрастом стал ассоциироваться с любимым мною, да и всеми нами актером Евгением Леоновым. Что-то необъяснимо трогательное было в этом бесхитростном человеке, простом и очень мудром.

Я попросила мужа сфотографировать его. Из снимков он сделал небольшую книжку с портретом Самоши и подписал снимки его словами. Это было незадолго до смерти Самуила Яковлевича. Он уже не мог говорить, у него был рак горла, но он находил в себе силы шутить. В это время к нему часто приезжал Александр Александрович Дейнека. Их связывала, я бы сказала, даже не дружба, а истинная любовь. Для них Масловка была центром и смыслом всей жизни, ведь Дейнека никому не изливал душу. Здесь же, за бутылочкой коньяка, он как-то раскрывался и уже не походил на сурового, неприступного академика, директора МИПИДИ, каким я его знала в стенах института.

Однажды, встретившись со мной в нашем дворе, он повел меня к Самошеньке, как ласково называл Адливанкина. Но прежде дал денег и попросил купить чего-нибудь вкусненького и бутылку лучшего коньяка.

Через пятнадцать минут я принесла все это. Дверь мне открыл Самуил Яковлевич. В квартире стоял полумрак; на стене висели большие фотографии его любимой жены, сына Миши, погибшего на фронте, и три небольшие картины 20-х и 30-х годов. Позже его дочь Ева продала их в частную коллекцию в Киев.

Мы сели за небольшой столик, Дейнека налил три рюмки. Самоша сказал, что у него болит горло, и пить не стал. «Ну ладно, – сказал Александр Александрович, – пить не можешь, а петь ты еще можешь?» Засмеявшись, он стал рассказывать какую-то, на мой взгляд, чепуху. Потом они заговорили о своих молодых годах, о встречах в то далекое время, вспоминали общество «НОЖ» и своих друзей, которых с каждым годом становилось все меньше. А я думала: вот сидит маститый, всеми признанный академик, живущий в полном достатке, а перед ним – маленький, скромный, незаметный художник, у которого, можно сказать, часто и на хлеб нету денег. Почему Дейнека не может ему помочь? Ведь по одному его слову у Адливанкина появились бы выгодные договора. Я это поняла, попав как-то в мастерскую Адливанкина, которая находилась в первом доме на Масловке. Самоша тогда рисовал портреты, которые никак не вписывались в канонические рамки соцреализма. Из-под его кисти выходила, как я тогда думала, какая-то мазня в серо-коричневой гамме. Правда, стоило немного отойти – и на тебя смотрели выразительные лица, по-своему характерные и, должно быть, очень похожие на лица портретируемых. Один из таких портретов я недавно нашла на нашей помойке. На нем изображен молодой Костя Вялов. Портрет у меня взяла дочь Адливанкина Ева; где он сейчас, я не знаю. Портрет сделан на оргалите, я дала его на посмертную выставку Вялова – он открывал экспозицию.

Самоша умер. Незаметно прошли его похороны. Ева переехала из нашего дома и через несколько лет тоже умерла. Ее дочь Таня в наш дом не приходит.

А сейчас все понятнее становятся художественные достоинства картин Адливанкина, они очень высоко ценятся.

Плакатист Алексей Кокорекин

В восьмом доме жил известный плакатист, лауреат Сталинской премии Алексей Кокорекин.

В этот день мы ждали приезда Алексея Алексеевича из Индии. Ждали с нетерпением, ведь столько слышали об Индии, но никто даже и не мечтал туда попасть – международные связи тогда только зарождались. К поездке в Индию Кокорекин тщательно готовился, одних сувениров взял целую сумку.

И вот он прилетел. Художники толпами приходили посмотреть фотографии, рисунки, послушать рассказы об этой удивительной стране. Пришли и мы с подругой, Гулей Тавасиевой-Шубиной, дочерью известного скульптора Сосланбека Тавасиева.

Алексей взахлеб рассказывал, показывал все, что успел снять или зарисовать. Он даже снял похоронную процессию, хотя ему этого не разрешали и даже угрожали.

А потом вдруг Алексей Кокорекин заболел – то ли чумой, то ли холерой. Его срочно увезли в больницу, поползли всякие слухи. Умер доктор, лечивший его, умер второй доктор. Приехали машины «Скорой помощи». Из дома, где он жил, стали забирать всех подряд в инфекционную больницу, что на Соколиной горе.

Начались выяснения, кто к нему ходил после приезда, кому он что дарил. Паника росла. Кто-то приезжал к нему из других городов. В это время мы с отцом вернулись из Киева, и нам прямо на вокзале сделали прививки.

Умер Алексей в мучениях. Никто из нас так и не понял, чем он болел. В нашем городке художников все как-то притихли. Галя Барщ в это время шила пальто в ателье, так ей не