Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

теряла влияние, а ее доктрина воспринималась не более как «вера и суждение Англии»[96]. Часть земель протестантских лидеров была экспроприирована, протестантские проповедники вынуждены были оставить страну, и в 1552 г. общий совет церкви уже отмечал, что угроза миновала. «Множество ужасных ересей, – отмечалось на совете, – возникло в последние несколько лет, породив восстания в различных частях этого королевства…, но благодаря божьему провидению…, бдительности и верному служению прелатов во имя католической веры, все они ликвидированы»[97].

Несмотря на это оптимистичное заявление, к последней четверти XVI столетия Шотландия неминуемо приближалась к войне, согласно взглядам одних историков, продолжавшейся с 1567 по 1573 г., а, по другим концепциям, начавшейся в 1559 г. Истоки этой гражданской войны, по мнению Гордона Доналдсона, коренились в сочетании религиозных факторов, отношения в вынужденному отречению Марии, а усиливалось все это еще и крайне противоречивыми контактами с Англией.

Утверждение о том, что шотландская реформация привела к решительным изменениям в обществе, стало уже общим местом в историографии. Еще в 1960 г. профессор церковной истории университета Глазго Дж. Рейд утверждал, что реформация породила такую церковь, которая стала «национальным символом» и что «лишь единицы могут сомневаться в том, что Шотландия без реформации невозможна»[98]. При этом значение церковного раскола, произошедшего в середине XVI столетия, вышло далеко за пределы, географические и хронологические, собственно шотландской истории, в значительной степени предопределив религиозную схизму в среде шотландской диаспоры в Канаде или Новой Зеландии в XIX в.[99]

Однако значение реформации не только в том, что она изменила представления шотландцев о самих себе, с точки зрения пересмотра того, что значит быть шотландцем, но и в том, что в процессе становления протестантских идей об обществе сформировался принципиально иной взгляд на шотландское прошлое, которое стало полагаться как поступательное движение к протестантизму. Используя ретроспективные оценки, избежать которых для изучающих прошлое, является, очевидно, недостижимой целью, шотландцы раз за разом находили в событиях, предшествующих реформации, предпосылки и причины грядущих перемен. Характерно в этой связи упоминание Роджера Мейсона, современного шотландского историка, об одном его студенте, который на одном из университетских семинаров заявил, что «вообще-то шотландцы всегда были протестантами»[100].

Вместе с тем, современные исследователи и публицисты далеко не столь единодушны в оценках значения шотландского протестантизма для современной национальной идентичности. Аллан Мейси, консервативный обозреватель ежедневника «Скотсмен», во время заседания Генеральной ассамблеи церкви в мае 1999 г. писал в своем обзоре, что «церковь Шотландии до сих пор может признаваться как национальная церковь, но не как церковь нации»[101]. Даже тот факт, что Ассамблея 1999 г. заседала не там, где размещалась обычно, а ее место теперь занял восстановленный шотландский парламент, свидетельствует о постоянном противоборстве двух ключевых элементов шотландского общества – протестантской церкви и протестантского народа, власть которого олицетворяется парламентом.

Наконец, в последнюю четверть минувшего века, историография реформации, которую уже сейчас принято называть ревизионистской[102], поставила целый ряд новых проблем. Помимо влияния реформационной традиции на современную шотландскую идентичность, ставится вопрос о тех мифах, которые существуют вокруг шотландской реформации. На смену странной смеси религии и политики, в рамках которых традиционно рассматривалась шотландская, да и в целом европейская, реформация, и где исследователи концентрировались на изучении церковных правил, системы администрирования церкви, ее организации, финансовой деятельности[103], приходит подход с особым вниманием к тому, как в рамках внутренней политики эволюционировали институты пресвитерианизма уже в постреформационный период.

Традиционный взгляд на шотландскую реформацию восходит к исследованию Питера Юма Брауна, опубликованному сразу после Первой мировой войны[104]. Исследователь доказывал, что противоречия между церковью и государством явились центральными для всей шотландской истории раннего Нового времени. По его мнению, все содержание периода между 1560 г., началом реформации, и революцией 1690 г. сводилось к этой «политической эквилибристике»[105]. К концу XX в. этой устаревшей концепции придерживался разве что Гордон Доналдсон, один мэтров шотландской историиографии, и несколько его протеже, которых принято называть «эдинбургской школой», сила которой, по общему признанию, в палеографических методах, снискавших этому направлению мировое признание, но никак не в стремлении учитывать весь интеллектуальный и политический контекст Шотландии эпохи реформации.

Более современный подход к изучению не только реформации, но и всей истории Шотландии раннего Нового времени представлен трудами промежуточного поколения шотландских историков и включает работы Кристофера Смаута, Розалинды Митчисон и Тома Дивайна, которые отдавали предпочтение социально-экономическим исследованиям. К. Смаут, в частности, уже в исследованиях 1960-1970-х гг., уходя от традиционных акцентов «эдинбургской школы», уделял больше внимания социальной трансформации, демографии, уровню жизни, а также региональному уровню исторического исследования, что позволило поставить и приблизиться к решению целого ряда задач, открывавших новый взгляд на шотландское прошлое.

Наконец, последнее поколение ученых характеризует, с одной стороны, возврат к исследованию политических отношений периода реформации, а, с другой, большее внимание микроуровню политических процессов и персональной истории. Кроме того, внимание уделяется таким нетрадиционным для предыдущего периода проблемам, как родственные связи и реформация, интеллектуальный аспект реформационного движения и другим вопросам, дающим комплексное представление о шотландском религиозном расколе. Отталкиваясь от накопленного опыта изучения реформации, современные исследователи считают возможным поставить четыре вопроса, которые могут быть адресованы реформационному процессу в любой европейской стране. По их мнению, реформация характеризовалась тем, насколько быстро она осуществлялась сверху, насколько быстро снизу, а также насколько медленно сверху и насколько медленно снизу[106]. Отвечая на эти вопросы, историкам удалось не только отказаться от взгляда на реформацию как на политическое противостояние, облаченное в религиозные одежды, но и сочетать социальную и персональную историю.

Большинство исследователей сходятся в том, что английская реформация являлась комбинацией третьей и четвертой характеристик – медленная реформация сверху и медленная снизу[107]. Хотя, если рассматривать шотландское реформационное движение как феномен, реализуемый на двух скоростях (быстро и медленно) и двух уровнях (сверху и снизу), стоило бы говорить о том, что это был быстрый и одновременно медленный процесс сверху. Быстрая реформация сверху, которая, очевидно, может быть хронологически ограничена 1557–1560 гг., от Первого союза лордов конгрегации до реформационного парламента или Конвенции знати, согласившейся принять «Первую книгу порядка» в конце 1560 г., вскоре сменилась торможением, которое было связано с социальным и международным контекстом.

О ранних ростках протестантизма в Шотландии известно мало, поскольку свидетельства того периода редки и мало достоверны. Записи церковных судов по большей части исчезли, лишив исследователей возможности проследить зарождение и развитие новой ереси. Реформационные идеи достигали провинциального королевства не столь быстро, как в континентальных землях, а распространялись по Шотландии еще медленнее. Первый статут против лютеранской ереси был провозглашен в Шотландии в 1525 г., четыре