Читать книгу - "На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский"

— У Пушкина об этом хорошо сказано, — подает свой голос Лосев и тут же начинает декламировать:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя...

— Вот ты уже и завыл, — перебивает нашего поэта чем-то недовольный Паша Аралов.

— Молчи, брюзга! — кричит кто-то с верхней нары. — Дай сердцу согреться.

И тут в наступившей тишине Фомин берет на гитаре несколько аккордов. Все знают, что сейчас он будет петь, и обязательно старинные русские романсы. Голос у него не сильный, но приятный, как-то берущий за душу. Возле него уже примостился и о чем-то перешептывается с Лосевым молодой поклонник его таланта — Вася.

Солдат всегда тянется к песне, как цветок к солнцу. Песнь возвращает его к жизни.

Ранним утром мы прибыли на узловую станцию Балашов. На вокзале нас встретил офицер с летучки и сообщил, что два головных саперных батальона уже находятся в Ново-Покровском и Борках, приводят себя в порядок... Гудки паровоза. Поезд вновь трогается.

В Тамбове мы долго не задержались, пробыли там, кажется, не более недели, затем двинулись дальше.

Штаб бригады разместился в Касторной. Оборонительные работы ведутся по рубежу Касторная — Горшечное — Старый Оскол — Валуйки. Фортификационные сооружения мы возводим и в главной полосе обороны 40-й армии.

Целыми днями ездим по рубежу, но к ночи все в сборе, в деревянном двухэтажном небольшом доме, недалеко от вокзала. Вокзал старенький, много видавший на своем веку. Ведь в гражданскую войну еще Семен Михайлович Буденный со своими конниками разгромил здесь банды Шкуро. Какие только власти не перебывали на этой узловой станции в те огненные годы, но победила молодая Советская власть. Охотно об этом вспоминает мой сосед по комнате дядя Степан. Так называют его две молодые девушки-телеграфистки. Когда девушки уходят в кино, старик навещает меня и отводит душу. И если, на его счастье, у меня оказывалась рюмочка водки, тогда остановить дядю Степана было трудно. Он рассказывал про японскую и германскую войны; крепким словом вспоминал головорезов из батальона смерти, охранявших Керенского и ранивших его в ногу при штурме Зимнего дворца. Но больше всего возмущался он недавними вестями:

— Понимаешь, милок, такой случай произошел в Ельце. Немец три дня там безобразничал, а потом его наши выгнали. А как пошли саперы по хатам на мины проверять, так у одной потаскухи из-под кровати фрица вытащили. Вот, стерва, едят ее мухи. Сказывают, еще оправдание себе придумала — полюбила, мол, его.

Март. На юге России это по-настоящему весенний месяц. В комнате, где я работаю, раскрыто окно в сад. На деревьях показались зеленые почки, на лугу застенчиво взглянули на этот солнечный мир голубые подснежники. Но, пожалуй, самое большое очарование весны — воздух. Он как-то молодит душу, и тогда человеку кажется, что всё должно быть вечно прекрасно, как сама природа. Но как эти мысли совместить с войной, которая за девять месяцев унесла от нас сотни тысяч, а возможно, и миллионы человеческих жизней...

После зимнего наступления наших войск на других фронтах мы сами готовились к большой наступательной операции. После Касторной за эти несколько недель дважды меняли место дислокации бригады. Теперь стоим в Алексеевке. Мимо нашей станции беспрерывно проходят на Валуйки эшелоны с танками, артиллерией и пехотой. Из теплушек можно часто слышать восторженные возгласы:

— Даешь Харьков! Здорова, ненька Украина!

В районе Алексеевки строим укрепления. Причем это не армейский и не фронтовой рубеж, а, как теперь говорят, — государственный рубеж обороны. Он берет свое начало где-то севернее Воронежа и, как мощная река, изгибаясь, прорезает тылы Юго-Западного и Южного фронтов, упираясь возле Ростова в Азовское море.

Большинство сооружений теперь делается по единым проектам Москвы из сборных железобетонных или деревянных элементов. Они так хорошо вписываются в местность, что в трехстах шагах обнаружить их почти невозможно. Наловчились наши старики саперы и на земляных работах. Сделанные ими окопы и укрытия до того хороши, что так и просятся в учебник по фортификации.

Штаб 7-й саперной армии размещается в Острогожске и командует армией уже не Косарев, а полковник И. Е. Прусс, мой старый знакомый. Позавчера я ездил к нему с докладом.

«Ну, думаю, надо будет его поздравить с новым назначением... А если возгордился». Но стоило мне только приоткрыть дверь в его рабочую комнату, как все мои опасения рассеялись.

— Илья Ефимович... товарищ командующий, — начал я заранее подготовленный доклад, — разрешите.

— Заходи скорей, садись.

В беседе время летит быстро. Уже вечереет.

— Ты генерала Швыгина помнишь? — на прощанье спрашивает командующий.

— Какого? Того, что в Каменец-Подольске был комендантом?

Илья Ефимович кивает головой.

— Да, тот самый. На будущей неделе он приедет к вам с комиссией принимать рубеж. Смотри, встреть его как надо, — напутствует Прусс, и мы с Водянником пускаемся в путь.

Недавно прошедший дождь освежил воздух и прибил пыль на большаке. Как-то уютно и хорошо вокруг. 

Только Водянник чем-то недоволен. Он сидит за баранкой и молчит.

Едем с притушенными фарами. Едем медленно, потому что шофер не любит рисковать. Где-то далеко за горизонтом видны разрывы зениток. Самолеты противника с ожесточением бомбят железнодорожные станции, но войска и техника все идут и идут на Валуйки.

— Олексиевка. Пахне, аж у носи свербить, — тихо замечает повеселевший шофер, когда мы проезжаем мимо завода, изготовлявшего до войны различные эфирные масла для парфюмерии. Завод более полугода не работает, а запах роз благоухает, соперничая с неповторимыми ароматами ранней весны.

— Стоп, приехали! — громко сообщает Водянник, хотя и так ясно, что машина подкатила к штабу бригады. Сквозь щели замаскированных окон пробивается свет. На лестнице нас встречает ординарец Вася. Он так мило улыбается, что, право, я завидую его девушке, приехавшей из Сватово на станцию Боровая.

«А ведь немцы Боровую не занимали, — думаю я. — Значит, возможна их встреча». Видно, об этом мечтает и Вася. Его голубые глаза излучают какой-то необыкновенный свет, от которого на полутемной