Читать книгу - "Политические клубы и Перестройка в России. Оппозиция без диссидентства - Кароль Сигман"

пути «наверх» через зоны взаимной проницаемости между легальной и нелегальной сферами, пытаясь сформировать некоторые каналы коммуникации. Эти диссиденты внутри диссидентства избрали в качестве посредников некоторых шестидесятников, таких как историк Михаил Гефтер и журналист Григорий Водолазов (историк по образованию). Оба они при Хрущеве публиковались в журнале «Новый мир». В конце 1970-х Г. Павловский знакомится с М. Гефтером, и тот становится его «учителем»[121]. После того как в 1969 году был распущен сектор методологии истории под руководством М. Гефтера, ему запретили публиковаться и фактически лишили возможности вести исследования. Тогда он постепенно отдаляется от Академии наук (уйдя на пенсию в 1976-м), выходит из партии в 1982-м и обращается к самиздатовским кругам. В 1977 году он участвует в создании диссидентского журнала «Поиски», редактором которого становится Павловский. Осознавая пользу промежуточности своей позиции между диссидентством и официальной сферой, Гефтер отказывается уходить в подполье. Когда его допрашивают в 1982 году в ходе следствия по делу «Поисков», он подчеркивает, что никогда не скрывал своего участия в этом журнале (хотя его имя и не фигурирует в списке членов редколлегии). Основатели «Поисков» стремились также внедрить новый тип журнала, который не был бы ни подпольным, в отличие от других самиздатовских изданий, ни официальным.

Можно заметить, что некоторые диссиденты и научные работники, задействованные в этих кругах (наподобие «Молодых социалистов»), схожи в своем стремлении войти в контакт с властью и порвать с логикой правозащитников. Однако отличие между первыми и вторыми состоит в том, что научные работники стремятся к социально одобряемому статусу (они интегрируются в престижные исследовательские институты, хотя и не делают там карьеру классического типа), тогда как остальные целиком и полностью отдаются диссидентству, отбрасывая саму идею официального статуса.

В начале 1980-х годов некоторые из этих неортодоксальных диссидентов, как В. Игрунов, открыто выражают идею о том, что власть и оппозиция должны вести переговоры, чтобы стабилизировать свои отношения и прийти к взаимовыгодным результатам. По мнению Игрунова, государству невозможно навязать процесс переговоров. Поскольку договаривающиеся стороны следуют несовместимым логикам, именно слабая сторона, то есть диссидентство, должна пойти на уступки и допустить, что диалог может происходить не в публичной форме, не в условиях «абсолютной прозрачности» и не в виде «максимально широкого обсуждения» (как любили требовать правозащитники). По мнению этих диссидентов, власть способна лишь к «неконтролируемому распространению информации, к нарушению этикета, исключающему диалог»[122]. Г. Павловский, как и «Молодые социалисты», надеется на возможность переопределения правил политической игры, то есть на раскол блока власти и сближение между реформистскими фракциями партии и оппозицией. Из периферийной эта конфигурация должна была отныне стать центральной в новом пространстве игры:

Идея [в 1981 году] была в том, что система в силу принципиальной нереформируемости социума, в котором мы находились, Советского Союза… не давала никакой возможности… То есть возникла тупиковая ситуация как для власти, так и для любых оппозиционных сил – радикальных или нерадикальных, все равно, реформистских или нет, неважно. […] Реформа будет вынуждена в кратчайший срок перерасти в неконтролируемый, революционный процесс без какого-либо политического субъекта, потому что времени на создание такого субъекта тоже не будет. А оппозиционные силы не могут сформировать такого субъекта, ни своими силами изменить власть, ни воздействовать на нее в силу того, что как бы концепция движения, его идеология не изменилась. А в противостоянии просто не то чтобы уничтожается человеческий состав движения, но нарастают, как я считал, неправовые интонации, неправовые акценты в деятельности самой власти. […] Шло постоянное ухудшение. Вот мне казалось, что в случае начала по какому-то поводу пускай даже неравноправных каких-то контактов движения и власти произойдет, с одной стороны, как бы временное ослабление репрессий, с другой стороны, некоторая консолидация движения. Потому что возникнут какие-то поводы для консолидации интеллектуальных сил движения, которые были оттеснены на периферию […]. С другой стороны, в составе власти произойдет тоже некоторый отбор, может быть, со временем будет некоторый отбор ориентированных на конструктивные силы людей[123].

Попытки неортодоксальных диссидентов переопределить расклад политической игры, сблизиться с властью и поставить под сомнение схемы восприятия, господствующие среди диссидентов и представителей власти, наталкиваются на сопротивление с обеих сторон. Правозащитники стигматизируют эти «нелегитимные» вылазки в официальную сферу и обличают их как предательство и провокацию; власти без разбору репрессируют и арестовывают всех диссидентов, как «традиционных», так и «неортодоксальных». С обеих сторон строго зафиксированные репертуары действия накладывают жесткое ограничение даже на тех, кто им сопротивляется. Но именно эти опыты и составят основу будущего неформального движения.

Акторы с изменчивыми траекториями

По остаточному принципу среди неформалов первой когорты можно выделить третью группу. Хотя в ней и нет заметных лидеров, она, безусловно, самая многочисленная, и ее сложнее всего охарактеризовать. Ее члены – это и не молодые исследователи, располагающие местами критической рефлексии в своем профессиональном поле, и не индивиды, явно отмеченные печатью диссидентства. Члены третьей группы поддерживают связи с диссидентскими кружками, созданными в конце 1970-х годов[124]; однако их деятельность там весьма умеренна и чаще всего сводится к чтению самиздата. В большинстве своем они проводят более четкую границу между разными сферами своей активности и реже идут на риск. Поскольку они не были в первых рядах оппозиции, то и арестам не подвергались. Их политический активизм и прямые контакты с властью до начала Перестройки менее интенсивны, чем у двух других групп[125]. При этом, несмотря на отдаленность профессиональной карьеры от подпольной политической деятельности, нельзя сказать, что члены этой группы ведут какую-то отдельную, параллельную, «двойную жизнь».

Среди них наблюдается сильная тенденция к профессиональной мобильности (межотраслевой и/или географической). Одним из возможных объяснений этой склонности к мобильности является тот факт, что они попадают в ситуацию «подневольной» рабочей силы сразу после окончания вуза. Именно в этой группе обнаруживается самая высокая концентрация детей инженеров, военных и рабочих, которым, как мы уже упоминали, приходилось довольствоваться не самыми престижными вузами и учиться на педагогических и технических специальностях, ведущих к не особо прельщавшим их карьерам преподавателей в средних школах и инженеров. Вполне возможно, что их положение на рынке труда и подтолкнуло их к поискам мест параллельного политического общения.

Члены этой группы пытаются скорректировать свою слишком жестко предопределенную стезю и диверсифицировать свою идентичность как во времени (за счет профессиональной мобильности), так и в социальном пространстве (за счет девиантных политических практик). Отсюда и происходит столь большое разнообразие наблюдаемых профессиональных траекторий. В некоторых случаях межотраслевая мобильность была преднамеренной, в других – вынужденной, став следствием «неадекватного