Читать книгу - "Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт"

четкому метроному разнообразных ритмов природы. Земледельцы, особенно оседлые и зерновые, как правило, ограничиваются одной пищевой сетью, поэтому их повседневная жизнь подчинена ее ритму. Успешно довести несколько зерновых до урожая – несомненно, тяжелая и сложная работа, но она подчинена требованиям одного доминирующего крахмалосодержащего растения. Не будет преувеличением сказать, что по сложности охота и собирательство отличаются от зернового земледелия так же, как оно – от монотонной работы на современной сборочной линии: каждый из названных видов деятельности представляет собой очередной шаг в сторону сужения перспективы и упрощения решаемых задач[70].

Одомашнивание растений, в конечном итоге представленное оседлым земледелием, опутало нас сетью круглогодичных повседневных обязанностей, которая определила организацию нашего труда, особенности наших поселений, социальную структуру наших сообществ, обустройство наших домохозяйств и существенную часть нашей ритуальной жизни. Доминирующая сельскохозяйственная культура задает большую часть нашего жизненного расписания – от расчистки поля (огнем, плугом, бороной), затем посева, прополки и орошения до постоянной бдительности по мере вызревания урожая, который запускает другую последовательность действий: в случае зерновых это срезание колосков, связывание снопов, обмолот, сбор колосков после жатвы, отделение соломы и плевел, просеивание, сушка и сортировка, причем большая часть этих работ исторически считалась женской. Затем следовала ежедневная подготовка зерна к потреблению на протяжении всего года – дробление, измельчение, разведение огня, готовка и выпечка – задававшая ритм жизни домохозяйства.

Я полагаю, что эти ежегодные и повседневные скрупулезные, трудоемкие, взаимосвязанные и обязательные практики лежат в основе любого комплексного анализа «цивилизационного процесса». Они привязывают людей, занимающихся сельским хозяйством, к поминутно расписанной хореографии танцевальных шагов, определяют физическое строение их тел, архитектуру и планировку домашней усадьбы, как бы настаивают на определенном типе кооперации и координации. Если продолжить нашу метафору, то эти практики – фоновый ритм жизни домохозяйства. Как только Homo sapiens сделал судьбоносный шаг к сельскому хозяйству, он поступил в строгий монастырь, чьим настоятелем является требовательный генетический часовой механизм нескольких растений, в частности в Месопотамии это пшеница и ячмень.

Норберт Элиас убедительно описал разраставшиеся цепи взаимозависимостей среди скученного населения средневековой Европы, которые способствовали его взаимному размещению и сдерживанию и которые он назвал «цивилизационным процессом»[71]. Однако за тысячелетия до описанных Элиасом социальных трансформаций (и совершенно безотносительно гипотетических изменений в нашей лимбической системе) большинство представителей нашего вида уже были дисциплинированы и подчинены метроному наших собственных сельскохозяйственных культур.

Как только зерновые стали основным продуктом на древнем Ближнем Востоке, просто поразительно, насколько аграрный календарь стал диктовать распорядок общественной ритуальной жизни: церемониальная вспашка земли священниками и царями, обряды и праздники урожая, молитвы и жертвоприношения во имя богатого урожая, боги разных злаков. Метафоры, посредством которых люди рассуждали, все чаще основывались на одомашненных зерновых и животных: «время сеять и время собирать урожай», быть «добрым пастырем»[72]. Вряд ли в Ветхом Завете можно обнаружить хотя бы один параграф без таких метафор. Кодификация повседневной и ритуальной жизни на основе домохозяйственных практик – убедительное доказательство того, что в ходе одомашнивания Homo sapiens обменял все разнообразие дикой флоры на горстку злаков, а все разнообразие дикой фауны – на горстку домашних животных.

Я испытываю искушение назвать поздненеолитическую революцию со всем ее вкладом в становление крупных обществ деквалифицирующей и упрощенческой. Адам Смит предложил в качестве показательного примера повышения производительности, которое обеспечило разделение труда, булавочную фабрику, где каждый шаг в производстве иголок был разбит на поминутно нормированные задачи, выполняемые разными рабочими. Алексис де Токвиль с симпатией отнесся к работе Смита Исследование о природе и причинах богатства народов, но задался вопросом: «Что можно ожидать от человека, который двадцать лет своей жизни был занят изготовлением булавочных головок?»[73]

Если это слишком мрачное изображение прорыва, ответственного за саму возможность становления цивилизации, то давайте по крайней мере признаем, что он снизил интерес нашего вида к практическому знанию о мире природы и сократил наш рацион, жизненное пространство и богатство ритуальной жизни.

Глава 3. Зоонозы: идеальный эпидемиологический шторм

Тяжелый труд и его история

Агроскотоводство – распаханные поля и домашние животные – стало доминировать на большей части Месопотамии и Плодородного полумесяца задолго до появления государств. За исключением районов, благоприятных для приливно-отливного земледелия, этот факт парадоксален и, как мне кажется, до сих пор не получил внятного объяснения. Почему собиратели в здравом уме и без дула пистолета у их коллективного виска сделали выбор в пользу чудовищного увеличения тяжелого труда, необходимого для оседлого земледелия и животноводства? Даже современные охотники-собиратели, вытесненные в бедные ресурсами районы, тратят лишь половину своего времени на то, что мы бы назвали трудовым обеспечением пропитания. Как сказали исследователи, работавшие в уникальном месте археологических раскопок в Месопотамии (Абу-Хурейра), где можно проследить весь переход от охоты и собирательства к полномасштабному сельскому хозяйству, «охотники-собиратели в плодородном районе с разнообразием диких продуктов, способных обеспечить их пропитание в любое время года, никогда не начинали выращивать основные источники калорий по собственному желанию, потому что затраты энергии на единицу возврата энергии были слишком высоки»[74]. Археологи пришли к выводу, что «дулом пистолета у виска охотников-собирателей» стало резкое похолодание позднего дриаса (10 500-9600 годы до н. э.), которое сократило изобилие диких растений в ситуации, когда враждебные соседи ограничивали их мобильность. Как уже говорилось ранее, это объяснение сомнительно с логической точки зрения и не имеет доказательной базы.

Я не могу разрешить эти сомнения, не говоря уже о том, чтобы снять противоречия в трактовках того, что в течение тысячелетий подталкивало людей к выбору земледелия как доминирующего хозяйственного уклада. Общепризнанное объяснение, почти догма, сводится к интеллектуально удовлетворительному нарративу об интенсификации хозяйственных практик в течение шести тысячелетий. Первым импульсом интенсификации стала «революция широкого спектра» – эксплуатация большего числа ресурсов на низших трофических уровнях. Этот переход в Плодородном полумесяце был обусловлен растущим дефицитом (вследствие чрезмерной охоты?) крупной дичи как источника животного белка (зубров, онагров, оленей, морских черепах и газелей), т. е., говоря метафорически, дефицитом «низко висящих плодов» древней охоты. Последствия дефицита, видимо, усугубленные демографическим давлением, вынудили людей эксплуатировать те ресурсы, что были в изобилии, но требовали больше труда и, вероятно, были менее желательны и/или питательны.

Свидетельства революции широкого спектра встречаются в археологических раскопках повсеместно, например в них находят меньше костей крупных диких животных и больше крахмалистого растительного вещества, моллюсков, мелких птиц и млекопитающих, улиток и мидий. Приверженцы этой догмы считают, что логика революции широкого спектра была идентична переходу к сельскому хозяйству, причем по всему миру. Глобальный рост населения, особенно