Читать книгу - "Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт"

ограничения свободы в сочетании с сокращением разнообразия рациона и легкостью распространения инфекций среди представителей одного вида, собравшихся в одном месте, способствуют патологиям. Наиболее распространены костные патологии, обусловленные повторными заражениями, снижением физической активности и ухудшением питания. Археологи уже привыкли обнаруживать случаи хронического артрита, заболевания десен и костные признаки жизни в неволе в останках древних домашних животных. Другое следствие одомашнивания – более высокий уровень смертности новорожденных. Например, у прирученных лам он приближается к 50 %, что намного выше аналогичного показателя диких лам (гуанако). В значительной степени это различие является следствием жизни в неволе – в грязных, заваленных навозом загонах, где кишат вирулентные бактерии клостридий, которые, как и другие паразиты, легко находят себе носителей.

Высокий уровень смертности новорожденных у домашних животных явно противоречит цели человеческого контроля, состоящей, прежде всего, в максимизации воспроизводства животного белка по аналогии с максимизацией урожая зерновых. Однако уровень рождаемости может вырасти настолько, что более чем компенсирует потери от высокой смертности. Причины до конца не ясны, но в целом домашние животные достигают репродуктивного возраста раньше, у них чаще происходит овуляция и зачатие, их репродуктивный цикл длится дольше. В российском эксперименте прирученные чернобурые лисицы рожали дважды в год, тогда как неодомашненные лисицы рожают один раз в год. Этот показатель у крыс еще более поразителен, хотя, будучи нашими комменсалами, они остаются в диком состоянии, и можно лишь гипотетически сравнивать их с одомашненными видами. Пойманные дикие крысы демонстрируют низкий уровень рождаемости, но спустя всего 8 (что очень мало!) поколений в неволе их уровень рождаемости увеличивался в диапазоне от 64 % до 94 %, а к 25 поколению репродуктивный период живущих в неволе крыс увеличивался в два раза по сравнению с «непленниками»[61]. В целом крысы стали в три раза плодовитее. На парадоксе слабого здоровья и высокой смертности новорожденных с одной стороны и более-чем-компенсирующего их роста рождаемости – с другой мы остановимся позже, поскольку он имеет прямое отношение к демографическому взрыву среди земледельческих народов за счет охотников и собирателей.

Гипотеза о человеческих аналогиях

Каковы разумные пределы поиска аналогичных изменений в морфологии и поведении Homo sapiens по мере его адаптации к оседлости, скученности и рациону со все возрастающей долей зерновых? Это направление исследований столь же рискованно, сколь и увлекательно. Я полагаю, что оно плодотворно именно потому, что основано на идее, согласно которой мы в той же мере являемся продуктом преднамеренного и случайного самоодомашнивания, в какой живущие совместно с нами виды – продуктом нашего одомашнивания.

Один из способов определить, жила ли женщина, умершая девять тысяч лет назад, в сообществе, ведущем оседлый образ жизни на основе зернового земледелия, или в группе собирателей, – это изучить кости ее спины, пальцы ног и колени. У женщин из деревень зернового земледелия специфически подогнуты пальцы ног и деформированы колени – в результате долгих часов стояния на коленях и раскачивания взад-вперед в процессе помола зерна. Это частный, но показательный пример того, как новые практики пропитания (сегодня мы бы сказали «травмы повторяющихся нагрузок») подгоняли наши тела под новые задачи тем же способом, каким у одомашненной позже рабочей скотины – крупного рогатого скота, лошадей и ослов – произошли костные изменения под влиянием ее повседневного труда[62].

Подобные аналогии могут нас далеко завести. Можно сказать, что распространение оседлого образа жизни превратило Homo sapiens в более стадное животное, чем прежде. Беспрецедентная скученность людей, как в стадах животных, создала идеальные условия для эпидемий и обмена паразитами. Но эта куча не была одновидовым стадом, а объединяла разные стада млекопитающих с общими патогенами, и эти стада породили новые зоонозные заболевания просто фактом своего скопления вокруг домохозяйства впервые в истории – отсюда понятие «поздненеолитический многовидовой переселенческий лагерь». По сути, мы все сгрудились на один ковчег и оказались в одной микросреде – вдыхая один и тот же воздух и обмениваясь микробами и паразитами.

Поэтому неудивительно, что археологические признаки жизни в домашних усадьбах поразительно схожи у людей и животных. Например, «домицилированная» овца обычно меньше своих диких предков и обладает контрольными признаками одомашнивания – костными патологиями, типичными для скученности и ограниченного рациона с нехваткой ряда элементов. Кости «домицилированного» Homo sapiens также отличаются от тех, что характерны для охотников-собирателей: они меньше, как и зубы, часто имеют признаки нарушений питания, в частности железодефицитной анемии, которая обычно встречается у женщин репродуктивного возраста, чей рацион состоял из зерновых.

Несомненно, сходства людей и домашних животных обусловлены общей средой обитания: она отличается меньшей мобильностью и большей скученностью, которые способствуют перекрестным инфекциям, ограниченным рационом (меньше разнообразие травоядных, т. е. меньше видов и меньше белка для всеядного Homo sapiens) и снижением ряда естественных угроз, например со стороны хищников, таящихся за пределами домашней усадьбы. Однако у Homo sapiens процесс самоодомашнивания начался намного раньше (отчасти до его превращения в sapiens – «разумного») – с использования огня, приготовления пищи и одомашнивания зерновых. Соответственно, уменьшение размера зубов и укорачивание лица, снижение роста, прочности скелета и полового диморфизма у человека были эволюционными результатами более древней истории, чем период неолита. Тем не менее оседлость, скученность и рацион, состоящий преимущественно из зерновых, стали революционными изменениями, мгновенно оставившими четкие следы в археологических находках.

Вероятность того, что одомашнивание в широком смысле слова было схожим процессом для человека и его домашних животных, была убедительно и красноречиво доказана Хелен Лич[63]. С периода плейстоцена она отмечает их аналогичные изменения в размерах и росте (зерновая диета обычно ведет к снижению роста), уменьшение зубов, укорачивание лица и челюстей и задает совершенно справедливый вопрос: существует ли «характерный синдром» одомашнивания, обусловленный все возрастающей общностью среды, где сосуществуют люди и их домашние животные? Под «общей средой» Лич имеет в виду не только оседлость и зерновые, но и общую организацию жизни в домашней усадьбе. Можно охарактеризовать ее как «домохозяйственный модуль» – тот самый, что в конце концов колонизировал большую часть мира[64].

Определяя одомашнивание в широком смысле слова как акклиматизацию в домохозяйстве и расширительно трактуя домохозяйство – как сочетание дома, хозяйственных построек, дворов, фруктовых садов и огородов, можно считать критериями одомашнивания и биологические изменения, обусловленные жизнью в культурно модифицированном искусственном окружении, которое мы называем домашней усадьбой.

В зимние месяцы комплекс построек и дворов укрывал всех членов домохозяйства, включая приглашенных и незваных комменсалов. Лакомые кусочки, обрезки и испорченные продукты, еда, приготовленная из перетертых и измельченных частей растений, доставались собакам, а позже, в эпоху неолита, и свиньям, которых держали в