Читать книгу - "Империя порока. Блудницы, проститутки и содержанки в царской России - Ника Марш"

только о городском населении) приходилась одна проститутка. В столице больше – две на тысячу. А вот во Владивостоке, испытывавшем нужду в женщинах, семь на тысячу населения. В 1852 году в Петербурге «ночными бабочками» работали 884 женщины – но это только те, что трудились в домах терпимости, коих насчитывали 152. Одиночек было больше. О том, как росло «население» борделей, говорит такая цифра: в 1879 году заведений стало уже 206, и заняты в них были 1528 женщин. Для сравнения – во французском городе Страсбурге в ту же самую эпоху действовали 27 публичных домов, и работали в них около 300 женщин. Но это сейчас в Страсбурге живет 2,5 сотни тысяч жителей, а показатели XIX века были намного скромнее…

Проститутки делились на две основные категории: прикрепленных к определенному публичному дому называли билетными. Одиночки, снимавшие квартиры и ни на кого, кроме себя, не работавшие, именовались бланковыми. Последние чаще рисковали жизнью и здоровьем – ведь у них не оказывалось защиты в лице «мамки» или ее охраны. Иногда они «сотрудничали» с квартирной хозяйкой и могли принимать клиентов, которых поставляла она. Порой попадали в полную зависимость от таких дам и, по сути, становились ее собственностью. Особенно это касалось нищих девушек, прибывших издалека.

Изначально именно нужда толкала молодых женщин и девушек выйти на панель. Сонечка Мармеладова – девушка из очень бедной семьи с пьющим отцом. 29 % столичных проституток были, как и Сонечка, мещанками.

Многие из них пытались устроиться в жизни иначе, попробовали трудиться портнихами или белошвейками. Но невозможность обеспечить себя (и тем более семью, которая ждала финансовой помощи), приводила их на грань отчаяния. В середине XIX века почти 40 % девушек шли в проститутки из-за голода и нищеты.

Они продавали себя, чтобы иметь возможность прокормиться, купить самое необходимое. Об этом написано пронзительное до боли стихотворение Николая Некрасова «Еду ли ночью по улице темной». Поэт сочинил его в 1847 году, и в данном случае свидетельство современника только подтверждает упрямую статистку:

Помнишь ли труб заунывные звуки

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки,

Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал – и пронзительно звонок

Был его крик… Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок…

Бедная, слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба

Также глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —

Вместе свезут и положат рядком…

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо

Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили…

Случай нас выручил? Бог ли помог?

Ты не спешила с печальным признаньем.

Я ничего не спросил,

Только мы оба глядели с рыданьем,

Только угрюм и озлоблен я был…[54]

Но существовала и другая категория женщин – которые занимались продажей своего тела по собственному желанию. Весьма показательный пример рисует врач Мария Ивановна Покровская, которая в 1903 году выпустила брошюру «По подвалам, чердакам и угловым квартирам Петербурга». Отпечатана она на типографии Сойкина, на Стремянной, 12, и рисует очень яркие картины изнанки столичной жизни.

Мария Ивановна рассказывает о судьбе крестьянской девушки, которая потеряла мать и жила с пьяницей-отцом. В очень юном возрасте девушка подверглась насилию – не уточняется, с чьей стороны, – и в возрасте пятнадцати лет решила переехать в Петербург. Девушка устроилась на работу, трудилась прислугой, честно зарабатывала себе на хлеб. Но отец – подавшийся за нею – нашел возможность выгодно устроиться. Заработок дочери он со скандалом забирал себе. Измученная постоянными требованиями вечно пьяного человека девушка искала выхода. И тогда знакомая посоветовала ей пойти в бордель. Туда не пустили бы отца и не позволили обирать несчастную.

Чтобы получить право на работу, девушка должна была отправиться в надзорный орган. И все сложилось бы, но возраст! В пятнадцать лет она не имела права становиться проституткой. Несчастная умоляла полицейских дать ей возможность пойти в бордель, и те сжалились…

Была еще любопытная когорта проституток «из-за лени» – некоторые женщины совершенно не желали по-настоящему работать. Их было 8 % в то время, когда врачебно-полицейский надзор только начал действовать. И еще самая маленькая категория, около 7 %, последовали в профессию за подругами и сестрами. Эти данные собирал и анализировал член Российского теософического общества П. Е. Обозненко. В 1910 году провели опрос среди столичных проституток, и выяснилось уже совсем другое: лень стала самым главным поводом пойти торговать собой! Из-за нее интимными услугами промышляли уже 40 % молодых женщин… Из «любви к искусству» пошли в проститутки 20 % «бабочек». А нужда, как же нужда? О, весьма скромная категория – 10 %. Другие причины набирали еще по несколько процентов. Но ведь тенденция налицо!

Получается, что с того времени, когда проституцию в России легализовали, примерно за 70 лет, контингент «желтобилетниц» поменялся в корне. Не из-за нужды, а потому… что просто не хотели работать? Невероятно, но по статистике получается именно так.

В книге малороссийского писателя Панаса Мирного «Гулящая» рассказывается о том, как крестьянка Христя постепенно превращается в проститутку. Веселой хорошенькой девушке всегда нравились девичьи посиделки, но потом судьба сложилась так, что пришлось Христе пойти в услужение к драчливому хозяину, затем ее обвинили в воровстве и даже причастности к смерти хозяйки… Героиня – отчасти жертва тяжелых обстоятельств, показывает автор. С другой стороны, она быстро ощущает вкус к легкой жизни. Не так-то просто отказаться от этой ловушки, если деньги плывут в руки сами:

«Христя уже целый месяц живет в гостинице. Днем спит, ночью гуляет. Кого у нее за это время не перебывало. Вино рекой льется, деньгами сорят вовсю. Сколько их прошло через Христины руки! А где они? Только купила себе платье, белье, шляпки, а все остальное идет хозяину. За одну комнату – пятьдесят рублей в месяц! И за стол с нее берут вдвое дороже, чем с других. Если кто-нибудь пришел к ней – плати рубль! Слуги по полтиннику получают за то, что приводят гостей.

От бессонных ночей потускнели глаза у Христи, покрылись желтизной некогда розовые щеки, приходилось их подкрашивать румянами.

Христе постоянно казалось, что впереди ее ждут новые потрясения и беды. Чтобы забыться, она топила свои думы и опасения в вине. С ним приходило веселье, пьяная отвага, и мысли легкие, как тени, неслись вихрем, не оставляя заметного следа… И она неслась в неизвестность, словно стремительный поток подхватил ее, и у нее уже не было сил остановиться. Впрочем, она и не пыталась…

Пусть несет!

Так в один прекрасный день она очутилась в больнице. Тело ее покрылось струпьями, на лице выступили синие пятна, горло опухло, из него вырывалось только глухое хрипенье»[55].

Встречалась и небольшая категория молодых женщин, которые промышляли продажей тела под благовидным предлогом. Это была альтернатива неприкрытой проституции – чтобы с виду все казалось очень приличным. Так можно было сберечь эго, пощадить гордость, примириться с положением «бабочки». Ведь формально девушки занимались совсем иным делом! Например, работали белошвейками.

В тот год, когда шла разработка положения о легализации проституции в России, в Петербурге существовала швейная мастерская некоей мадам Липшиц. Девушки, которых она нанимала, день-деньской сидели возле окон на первом этаже и чинили одежду, вышивали, что-то кроили или подрубали… Но по сигналу хозяйки одна или несколько в нужный момент удалялись в задние комнаты. Все прочие понимали: пожаловал клиент. Совсем не тот, для которого висит вывеска на доме…

Гертруда Липшиц была обрусевшей немкой (родилась где-то в Баварии, но приехала в Россию еще ребенком). Она смекнула, что проституция, конечно, прибыльное дело, но не хотела содержать девушек «от и до». Не собиралась