Читать книгу - "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас"

такой логикой, то в первую очередь следовало упразднить Киевское генерал-губернаторство, вне всякого сомнения, гораздо лучше интегрированный в империю регион в сравнении с Северо-Западным краем. Но решение об упразднении Киевского генерал-губернаторства было принято только во время Первой мировой войны. Можно вспомнить, что именно в Киеве, несмотря на возможное польское влияние, работал перемещенный из Вильны университет. Конечно, упразднение генерал-губернаторства сначала в Вильне и позже – в Киеве могло быть случайным, однако влияние на такую последовательность могло иметь и место обоих регионов на российской ментальной карте. Министерство внутренних дел, обосновывая необходимость упразднения Виленского генерал-губернаторства, приводит следующий мотив: «Дальнейшее объединение под генерал-губернаторской властью Виленской, Ковенской и Гродненской губерний, отличающихся между собою по племенному составу и религии, является ныне даже нежелательным. В то время как Гродненская губерния почти сплошь русская и православная, Ковенская – с преобладающим населением литовским и католическим, а Виленская по преимуществу заселена белорусами католиками»[315]. В данном случае имперские чиновники практически присвоили отдельным губерниям «национальный статус». Конечно, это не равнозначно политизации этничности. Здесь такие характеристики губерний выбраны с целью обосновать неоднородность региона и не связаны с попытками конструирования территориально-административных единиц по этническому или конфессиональному принципу. При этом примеров такого мышления в конце XIX – начале XX века было достаточно много.

Территориализация этничности казалась части правящей элиты империи подходящим инструментом для решения национальных проблем. Один из наиболее ярких примеров такого мышления – выделение из Царства Польского части его территории и создание Холмской губернии, подчиненной непосредственно имперскому центру. В историографии была выдвинута версия, согласно которой премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин в то время планировал присоединить «польские» Бельский и Белостокский уезды (Гродненская губерния) к Царству Польскому с целью последовательной реализации идеи консолидации национальных территорий, но опасался противостояния русских националистов, и эта идея так и осталась на бумаге[316].

При решении имперскими чиновниками судьбы населенных неполяками регионов Царства Польского встал вопрос и Сувалкской губернии. В 1898 году виленский генерал-губернатор Виталий Николаевич Троцкий возродил идею присоединения Сувалкской губернии к Виленскому генерал-губернаторству. Помимо ряда других мотивов (военных аргументов, аргумента «округления» Царства Польского, желания унизить поляков) приводился и этнический: большинство жителей этой губернии – литовцы. В. Н. Троцкого ни в коем случае невозможно заподозрить в намерении проводить политику «разделяй и властвуй», то есть в желании усилить литовскую национальную консолидацию и таким образом ослабить польское влияние в регионе. Он, скорее всего, (ошибочно) полагал, что такие территориально-административные реформы могут способствовать уменьшению литовского «сепаратизма».

Подобной логикой руководствовались чиновники и при обсуждении других проектов административно-территориального перераспределения на западных окраинах империи. Например, в документах того времени мы находим идею расширить Ковенскую губернию, «присоединяя к ней немногие местности Виленской губернии и некоторые уезды Сувалкской, заселенной литовцами»[317].

Очевидно, объединение всех этнических литовских территорий в границах одной административной единицы в условиях либерализации империи, особенно в случае предоставления какой-либо формы самоуправления, лишь усилило бы литовский национализм. Это очень хорошо понимали некоторые высокопоставленные имперские чиновники. Варшавский генерал-губернатор Александр Константинович Имеретинский предупреждал, что помимо различных сложностей реализации подобная конгруэнция этнических и административных границ может иметь нежелательные последствия для российских государственных интересов: «Посему, создавая искусственно особые этнографические единицы и сгруппировывая административные центры по национальностям, правительство подчеркивало бы этим лишь государственное существование отдельных национальностей и шло бы в разрыв с Высочайшими предначертаниями, коими охраняются государственные интересы России»[318].

Часть и реализованных, и оставшихся на бумаге территориально-административных преобразований были призваны уменьшить роль в Северо-Западном крае Вильны, которая представлялась очагом польской культуры. В Вильне, как известно, после 1832 года так и не был открыт университет, поскольку существовали опасения, что в университете будет преобладать польская партия. Роль Вильны как регионального центра должно было ослабить и долго обсуждавшееся, но так и не реализованное упразднение Виленского римско-католического епископства, часть которого предполагалось присоединить к Самогитскому (Тельшевскому) и часть к Луцко-Житомирскому епископствам[319]. Это еще раз указывает на представления о Вильне как о польском городе. При этом в официальном дискурсе существовало абсолютно иное представление о ней.

Глава 5

Символическое освоение пространства

Ни на одном другом примере невозможно так хорошо проследить усилия власти символически присвоить Северо-Западный край, как на примере Вильны, особенно после подавления восстания 1863–1864 годов. На протяжении второй половины XIX – начала XX века Вильна сохраняла статус столицы Северо-Западного края. Этот город, как писал младший брат М. Н. Муравьева Андрей Николаевич Муравьев, был «сердцем Литвы»[320].

Вильна в российском дискурсе, несомненно, трактовалась как исконно русский город: происхождение названия – русское[321], значительную часть населения города с самого момента основания составляли русские[322]; кроме того, православие утвердилось здесь до католичества[323]. Прошлое Вильны в русском дискурсе вписывалось все в тот же исторический нарратив (Уварова – Устрялова). Во второй половине XIX – начале XX века путеводителями по Вильне и другой литературой подобного характера прививалась идея об имевшем место в начале литовской истории цивилизационном русском влиянии и о близости языческой Литвы и Руси, составлявших «одно нераздельное целое»[324]. Для А. Н. Муравьева Вильна, несомненно, была одной из религиозных русских святынь[325]. Уже во времена Гедимина (великий князь литовский с 1316 до 1341 года) в Вильне, как утверждалось, были сильны позиции православия, и они еще более упрочились во время правления Ольгерда (1345–1377), но после заключения Кревской унии и в особенности позже, после заключения Люблинской унии, в Вильне начинают преследовать православных, которые смогли почувствовать себя в безопасности только после присоединения этой территории к Российской империи[326].

Руководствуясь этим историческим нарративом, имперские власти стремились «вернуть» Вильне ее аутентичный, то есть русский и православный, вид. В путеводителях по Вильне на первый план выдвигались православные церкви, и таким образом создавалось впечатление, что в городе доминируют русские[327]. На достижения тех же целей были направлены и конкретные меры, призванные изменить культурный ландшафт города: переименование улиц[328], восстановление и строительство новых церквей, установка различных памятников (в конце XIX – начале XX века в городе были поставлены памятники М. Н. Муравьеву, Александру Сергеевичу Пушкину, Екатерине II)[329]. Наиболее ярко стремление к символическому захвату пространства проявилось во время установки памятника М. Н. Муравьеву.

Как утверждает официальная история установки памятника, идея почтить таким образом М. Н. Муравьева появилась в конце 1880-х годов[330]; в 1891 году после получения благословения императора была учреждена состоящая в основном из чиновников комиссия по возведению памятника, и на территории всей империи была инициирована кампания по сбору средств[331]. Возведение памятника началось в 1897 году, и