Читать книгу - "Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова"

но хоть кого-нибудь волнуют истинные обстоятельства? Нет, я же не кореянка, зачем разбираться? Зачем знать, что Сынри был моим первым мужчиной, и мог бы быть единственным, если бы не относился долгое время по-скотски. Зачем знать, что храня ему верность и уважение к нему, я отказалась спать с мужчиной, которого по-настоящему люблю? Да мне и доказывать уже давно никому и ничего не хочется. - Ваня правда говорит, - опять закивала Хадича, - где я родилась тоже приезжих не любят, в гости придёшь – нормально, но если попробуешь переселиться, соседи плохие будут. Но и я, когда в России была, меня очень не любили, всё время смотрели плохо, как бы говоря «зачем приехала?», «уезжай». Поэтому, Ваня, не только прав, везде есть плохие, везде есть хорошие. - Я считаю, - твёрдо подняла я лицо и оглядела присутствующих, - что национализм – это варварство и глупость, и он присущ лишь дуракам и несчастным. Национальная избранность или национальное величие – выдумки. Все люди равны, а если бы Богу было угодно разделить всех и не перемешивать, он никогда бы не изобрёл любви и не вселил её в сердца людей, заставляя испытывать чувства вне зависимости от цвета кожи, глаз и волос! – Ваня, словно услышав в моём воззвании отголоски проповедей отца, сдулся. – Гордыня – смертный грех, поддавшись ей, люди строили Вавилонскую башню, желая дотянуться до небес, и за это Господь низверг их, рассыпал по миру, раздав разные языки, чтобы мы не понимали друг друга и не смогли больше договориться. Это наказание за то, что мы почувствовали себя сверхсозданиями, и до сих пор в людях не изжито это общее – гордыня, где бы ты ни родился, кем бы ты ни родился, ты всё равно начинаешь гордиться причастностью к какой-то группе людей. А сокрушить эту разделенность, вновь воссоединиться, можно всё тем же средством – избавлением от гордыни, самоотдачей, любовью. – Брат молчал, уже не споря, а прихлёбывая чай и закусывая пирогами. – Я бы очень хотела, чтобы ты относился к Сынри без неприязни. Мне всё равно, кто и что думает обо мне, кто и что думает о русских, и что русские думают о ком-то. Бог им судья. Так что давай сменим тему. - Давай, - быстро согласился Ваня. - Как там Лена, Андрюшка, Настя? - Да нормально, одни в школу ходят, другая в университет мотается. Настя со мной хотела поехать, жаловалась, что до каникул ещё долго, больно уж ей понравилось в этом твоём Сеуле. – Знаю я, что ей понравилось в этом моём Сеуле, но вряд ли бы она это нашла здесь снова, приехав сюда с Ваней. – А вообще все очень расстраиваются, что с Сынри такая беда, и вы из-за этого не прилетели к нам сами. - Я тоже очень сожалею об этом. Но, если выздоровление пойдёт в быстрых темпах, я бы хотела при первой же возможности слетать домой. Очень бы хотела… - вздохнула я, не проговаривая мысль о том, что и родить хочу в России, а не здесь. Я не обсуждала этого с Сынри и не знала, как он отнесётся к подобному предложению, но собиралась завести разговор при первом удобном случае. На следующий день мы, наконец, забрали Сынри из больницы. Удобное инвалидное кресло, предоставленное господами Ли, доставило моего мужа до транспорта, а потом из него до подъезда, далее в лифт и в квартиру. По прямой поверхности он имел возможность двигаться и сам, причём не крутя колёса руками, по старинке, а пользуясь пультом управления. Да и руки его ещё были не такими сильными, как раньше, чтобы совсем всё делать самостоятельно. Из того же кресла его доставать приходилось Ване, как и погружать обратно. Собственно, для этой нужды я и вызвала брата. Посещение врачами, массажистами и специальными тренерами предусматривалось по расписанию, три дня в неделю. Остальные дни мы обязались заниматься с Сынри сами, закупившись тренажёрами для развития мышц и прослушав внимательно несколько лекций и инструкций. В принципе, за проведённое в клинике время, я и без того знала, как надо действовать, но повторение лишним не было. Я была рада, что перестану ежедневно встречаться с посторонними людьми. Каждый раз, на каждое новое лицо я косилась с опаской, не подослан ли этот человек кем-то, не причинит ли он зла моему мужу? Я стала мнительной, подозрительной и беспокойной, если не до паранойи, то до лёгкой стадии мании преследования. И я начала понимать Джиёна, который умудрялся жить, не показывая вида о заботах, но у которого из головы никогда не выходила мысль о том, что за каждым углом может прятаться враг. Господи, а ведь это очень трудно и буквально сводит с ума. Трудно остаться нормальным, без завихрений и причуд, когда дёргаешься от звуков и смотришь в свою тарелку так, будто в ней отряд повстанцев замаскировался. Сынри наверняка тоже терзался в клинике разными домыслами и, оказавшись дома, заметно расслабился. Он лучился умиротворенностью и весь как-то приободрился и сбросил бледность с лица от одного только наличия знакомых стен, собственной, а не больничной мебели, мягких ковров на полу, ароматов без примеси лекарственных и спиртовых запахов. На ковры, кстати, я запоздало посмотрела с осуждением. Нужно будет убрать, чтобы не мешали ехать колёсам коляски, как только не додумалась и не доглядела раньше! Хадича вынесла Барома нам навстречу и я, переняв мальчика из рук в руки, осторожно посадила его Сынри на колени, продолжая придерживать, и не отпуская. - Кто тут у нас, а? Погляди! Папа, да? Папа! – говорила я, естественно, по-корейски, а то слишком много было русской речи в отсутствие хозяина дома. Баром уже сидел вполне уверенно, но любил ёрзать, и запросто мог бы скатиться с Сынри, ведь муж ухватить его быстро не сможет. Я ждала, как он поведёт себя? Не видевший ребёнка больше месяца, соскучился ли он? Надумал стать более ответственным отцом? Или хотя бы заинтересованным? Сынри неловко улыбнулся Барому, будто забыл, как обращаются с подобным, или не желая выказывать какиелибо эмоции при Хадиче и Ване, считая их посторонними. Это тоже было свойством корейского менталитета, никаких чувств на публике. - Папа! – вдруг повторил за мной Рома, и я округлила глаза. Такие же сделал и Сынри, повернувшись ко мне: - Это т-ты его н-научила? - Нет, я… вообще не слышала от него прежде никаких слов! - Да ладно т-тебе, заговорщица,