Читать книгу - "Острова - Григорий Михайлович Кружков"

Я говорил про толику идиотизма; но, увы, в таких делах толикой обычно не обходится. В каждой части бытуют легенды о своих дуболомах, был такой и у нас, по имени майор Ясан. Этот майор любил во всем находить непорядок. Беда лишь в том, что назавтра он забывал, что говорил вчера. «Почему скатки тренчиками вверх? — гремел он, бывало, заходя в нашу палатку. — Перевернуть!» Через день вновь распекал: «Что за анархия! Почему тренчиками вниз, когда положено тренчиками вверх?» (Тренчик — это такой ремешок, которым скрепляется скатка солдатской шинели. В палатке им полагалось висеть вместе на особой палке.)

Служить было голодновато. Щи да перловая каша — «шрапнель» — не насыщала молодые желудки. Выручали грибы. Места были в этом смысле сказочные, за полчаса можно легко набрать мешок отборных белых. Мы заранее отряжали пару фурьеров-заготовщиков, а ночью после отбоя потихоньку выбирались за расположение лагеря в лес и там варили и ели густую грибную похлебку.

Без хитрости в солдатах не проживешь. Оказалось, что я недурно запомнил уроки Швейка и мастерски умею прикидываться дурачком. За то и получил однажды трое суток на кухню — чистить картошку и мыть котлы. Оказалось, это самое сытное место и есть! Мы объедались там до полного освинения. Нет, на кухне мне не понравилось. Впрочем, проштрафился я только один раз. Вернее, только раз попался. Даже драка в строю сошла мне с рук. Вот как это вышло.

Был среди нас один томич, настоящий куркуль по виду и по всей своей идеологии. Фамилия у него начиналась и кончалась на «о». Этот О-о был от природы туповат, но злобен. Однажды он как-то хамски обозвал меня ни с того ни с сего. Дело было во время построения, но по морде он получил мгновенно, не отходя от кассы. Сцепиться нам не дали товарищи, а командир то ли не заметил, то ли спустил это. Постановили решить дело после отбоя. В лесочке на полянке мы и стыкнулись. Парень был здоровый, что называется, «мясной», и драться умел. Стычка получилась лютая, кровищей умылись оба. Это была, пожалуй, моя последняя драка на антисемитской почве. (Прошло еще несколько лет, и я почувствовал, что вообще не могу ударить человека по лицу, будь он трижды негодяй.)

Сборы продолжались два месяца. В начале сентября ночи в Сибири довольно холодные. Неподалеку от нас был лагерь курсантов военного училища. Их давно уже отправили в город, в теплые казармы, а мы продолжали замерзать в палатках. В ответ на жалобы мудрый майор Ясан приказал спать по двое под двумя одеялами (и лучше выдумать не мог).

Наконец, случился настоящий бунт. Однажды после отбоя, совершенно стихийно, весь батальон выполз из своих палаток и отправились через лес к штабному бараку. Представьте себе: ночь, кромешная темнота, моросит дождь, и вдруг из леса вылезают какие-то черные фигуры в шинелях, все больше и больше, и безмолвным плотным кольцом окружают штаб. Случилась паника. Полураздетый майор Ясан выскочил на крыльцо с револьвером, чуть не начал палить в воздух. По счастью, рядом оказался начальник лагеря, который успокоил и рьяного майора, и взбунтовавшийся батальон. Сборы пообещали закруглить, а нас отправить в город. Так и было исполнено. Несколько недель спустя всем участникам этой эпопеи, теперь уже студентам четвертого курса, выдали новенькие военные билеты с пометкой в графе звание «младший лейтенант». Ура, мы победили!

В начале четвертого курса я наметил план: к лету закончить университет. Тут был, конечно, спортивный азарт; не хотелось сбавлять взятый темп — тем более что навык самостоятельной работы уже имелся и силенок хватало. Все экзамены я сдал еще в первом семестре. Сложнее вышло с дипломом — его мне пришлось писать два раза. Дело в том, что у нас в университете не было специалистов по элементарным частицам, и мы с Борей Никифоровым стали искать руководителей в Ядерном институте при томском Политехе. Курсовую мне предложили сделать по адронной симметрии; нужно было получить соотношения между амплитудами слабых распадов гиперонов. Задачка, вполне посильная для школьника, если объяснить, что к чему. А диплом во втором семестре я уже написал на совсем другую, самостоятельно придуманную тему: «Дисперсионная теория пион-нуклонного рассеяния в статическом пределе».

Между прочим, эта работа у меня сохранилась. Кроме внешнего титула, напечатанного на тонкой картонной обложке, остальное написано от руки: черные чернила, круглый школьный почерк, почти на каждой странице — диаграммы и многоэтажные формулы: иксы, гаммы и сигмы вперемежку с цифирью, изящные крючки интегралов, стрелки сталкивающихся частиц. Ныне я открываю ее с каким-то суеверным чувством; так трактирщик в эпилоге романа Уэллса запирался вечерами, зашторивал окна и доставал из тайника рукопись Невидимки.

Хозяин садится в кресло, медленно набивает глиняную трубку, не отрывая восхищенного взора от книг. Затем он пододвигает к себе одну из них и начинает изучать ее, переворачивая страницы то от начала к концу, то от конца к началу. Брови его сдвинуты и губы шевелятся от усилий.

— Шесть, маленькое два сверху, крестик и закорючка. Господи, вот голова была!

Я трогаю свою голову и не верю, что это и есть тот самый насос, который на четвертом курсе закачал в себя немереную уйму книг и статей и вышел на самый передовой рубеж атомной физики — на ее передний край, то и дело вздрагивающий от взрывов новых идей. Автор диплома не только ловко оперирует с «представлением Мандельстама», со всяческими тензорами и интегралами, преобразуя громоздкие формулы релятивистской теории в статическую модель Чу и Лоу, но и умудряется довести формулы до сравнения с экспериментом, с реальными амплитудами пион-пионного и пион-нуклонного рассеяния.

Удивительно, что с формулой Мандельстама (американского физика) я спознался раньше, чем с поэзией Осипа Мандельштама. Хотя еще в 1964 году, едучи в Томск, слышал от возвращающихся с каникул студентов залихватскую перелицовку известной гитарной песенки: «А он говорит, в Марселе — такие кабаки…» Парни и девушки на станции Тайга звонко распевали, пританцовывая на платформе:

А он говорит, в Сибири

Такие Фоняки,

Такие там Казанцевы,

Такие Грицуки.

Там девочки читают Манделя,

Там в моде Пастернак,

А Кочетов с Софроновым

Не ценятся никак!

О Пастернаке и Мандельштаме («Манделе») я тогда имел весьма смутное представление. С Василием Казанцевым вскоре познакомился, он был неформальным лидером томской поэзии;