Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

этой улице русло, идя по которому и организуясь, ей дана была бы возможность иметь то самое правительство, которое ей нужно». Керенский и сам взял слово, продолжая гнуть свою линию. Он утверждал, что начавшееся движение ведет страну к анархии, «разум страны гаснет, когда захватывают ее стихии голода и ненависти». Керенский предостерегал думское большинство против того, чтобы «бросать упреки массам в измене и провокации… Будьте осторожны, не трогайте теперь той массы, настроение которой вы не понимаете». В лице Думы и общественных организаций надо создать «оплот против стихии разнузданных страстей», организовав «массы, которые сейчас ходят в затмении по улицам»[1767].

Настроение же большинства представителей Прогрессивного блока было вовсе не столь возбужденным и революционным. Испуг от происходящего и полной неопределенности сказывался. Он наглядно проявился на проходивших в тот день торжествах по поводу годовщины газеты «Речь», куда были приглашены все знаковые депутаты от Блока. Как рассказывал кадет Гессен, мероприятие больше походило на поминки: «Шампанское не могло разогнать угрюмого настроения, развязать языки, не о чем было спорить и говорить, и неловко было смотреть в глаза друг друга, поставить вопрос, что значат доносившиеся с улицы выстрелы, пытавшиеся рассеять народное скопление»[1768]. Дума как институт заняла испуганно-выжидательную позицию.

Исполнительная власть и силовики почти весь день интенсивно заседали.

Хабалов созвал у себя на квартире совещание, на котором присутствовали Балк, полковник Павленков, городской голова Делянов, Глобачев и начальник жандармского отделения Клыков. Решили, во-первых, следить за более правильным распределением муки по пекарням. Хабалов предложил Делянову возложить эту обязанность на городские попечительства о бедных, а также на торговые и санитарные попечительства. Во-вторых, в ближайшую ночь провести обыски и арестовать уже намеченных к этому Охранным отделением революционеров из числа меньшевиков и большевиков. В-третьих, вызвать в подмогу явно не справлявшемуся 1-му Донскому полку запасную кавалерийскую часть.

К стрельбе Хабалов по-прежнему умолял не прибегать. Зато дал распоряжение председателю военно-цензурной комиссии генералу Адабашу не допускать публикации в газетах известных нам речей Родичева, Чхеидзе и Керенского. Адабаш сделал соответствующий запрос Беляеву и получил резолюцию: «Печатать в газетах речи… завтра нельзя. Но прошу не допускать белых мест в газетах, а равно и каких-либо заметок по поводу этих речей»[1769]. Военные власти все еще не понимали, с чем имели дело: им виделись локальные волнения, а не полноценный бунт.

Премьер Голицын выехал в час дня из дома на заседание Совета министров. Путь его лежал по Караванной, где никаких протестующих не было. Заседание прошло по заранее запланированной повестке дня, о волнениях никто не говорил. Однако Родзянко, который вместе с Риттихом объехал город, требовал от Голицына и Беляева созвать экстренное совещание для решения продовольственной проблемы. Премьер согласился, тем более что возвратиться домой на Моховую тем же путем ему было уже невозможно.

Экстренное заседание Совета министров с участием председателей Госдумы и Госсовета, городского головы и председателя губернской земской управы собралось в шесть вечера в Мариинском дворце. Был приглашен Хабалов, который находил положение серьезным, но верил в свою способность прекратить беспорядки. После отъезда Хабалова слово взял Протопопов, который (по его более поздним покаянным показаниям следственным органам) сказал, что «движение рабочих носит массовый характер, что вожаков у них нет, и выразил надежду на прекращение беспорядков силами полиции и войск. Кн. Голицын поставил вопрос, как поступить с Государственной думой. Следует ли ее распустить или прервать ее занятия? Члены Совета знали, что Дума имеет влияние как в рабочей, так и военной среде и идет вместе с народом. Некоторые министры (в том числе и я) считали, что организаторы рабочего движения имеются среди членов Государственной думы, и находили ее влияние опасным. Все же роспуск был единогласно отклонен, было решено, до объявления указа о перерыве занятий, сделать попытку склонить Прогрессивный блок к примирению с правительством и общими усилиями успокоить народное волнение»[1770]. Переговоры с думцами было поручено вести Покровскому и Риттиху, которые должны были встретиться с Милюковым, Маклаковым и Савичем и на следующий день доложить Совету о результатах своих переговоров.

Более того, было решено сделать решительный шаг навстречу Думе. На протяжении многих месяцев она безуспешно добивалась передачи продовольственного дела в Петрограде из рук центрального правительства в ведение городского самоуправления. Теперь Совет министров согласился на это, возложив соответствующие полномочия на Городскую думу[1771]. Полагаю, толку от такого решения было чуть, учитывая, что гордума была способна на обеспечение столицы продовольствием еще меньше, чем правительство. Зато в ней сидели милые сердцу земгоровцев и Прогрессивного блока персонажи. Воспрянувшее духом руководство Государственной думы решило не останавливаться на достигнутом.

А сам Протопопов с заседания кабинета поехал в градоначальство: «Хотел видеть А. П. Балка и начальников воинских частей, собранных у него, и узнать их настроение. А. П. Балк был серьезен, но спокоен; он понимал опасность положения. Я обошел всех начальников воинских частей и поговорил с ними; видел и своего товарища, полковника А. А. Троилина, командовавшего отрядом донских казаков; он был немного смущен вялыми действиями своих солдат. В общем, я вынес впечатление, что начальники воинских частей постараются прекратить беспорядки. Это меня ободрило. Дома меня ждал А. Т. Васильев; он мне сказал, что положение более запутано, чем казалось, что он поручил ген. Глобачеву собрать новые сведения; все же надеется, что народ может еще успокоиться».

Поздно ночью министр внутренних дел составил телеграмму Воейкову для передачи императору: «Вчера в Петрограде начались беспорядки рабочих. Причина — опоздавшая выпечка хлеба, ложные слухи об отсутствии в городе муки. Имеется запас на 20 дней. Распорядился увеличить отпуск муки пекарям. Движение рабочих не сорганизовано. Связь между рабочими и оппозицией Государственной думы пока не возобновлена. Роспуск Думы отклонен; решено прервать занятия. Вызванные войска честно исполняют свой долг. Есть надежда, что завтра рабочие встанут на работу. В Москве все спокойно»[1772].

25 февраля (10 марта), суббота

С утра Петроград местами напоминал военный лагерь. Не перекрестках еще тлели костры, у которых ночью грелись военные патрули. На рассвете началось движение войск, части гарнизона занимали отведенные им места. Усиленные военные и полицейские кордоны были сосредоточены у мостов. Власти готовились к серьезным столкновениям, и не зря.

В этот день были все основания говорить о начале всеобщей забастовки. МВД оценивало число бастовавших в 201 тысячу, сводки полицейских участков — в 240 тысяч, советские историки — в 300 тысяч минимум[1773]. При том, что общее число пролетариев в городе не превышало полумиллиона, а лиц наемного труда — миллиона. Столкновения стали