Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

а не только о больных… Рыть сразу три могилы легче, чем две, а потом еще одну…

Обычно он думает о больных, о тяжелых. К санитарам придирается. Однажды он выругал меня именно из-за Приветова, как раз когда стояли сильные морозы. А ведь Приветов сам попросился, я только помог ему слезть с кровати, когда вошел Шаткин. «Почему не подложили ему судно?.. Не хотел, попросился? А вы, конечно, рады стараться. Потому что обленились! Нежные очень! Может, вам надоела эта работа? Я могу послать вас на работу получше, чтобы немного понюхали морозцу… А почему здесь такой холод? Почему не топите печь? Наверное, спали. Господину санитару тепло, а на больных плевать! Что?» — И все это перед больными. Когда у человека и без того мало авторитета. И в помещении вовсе не было холодно. Но ведь это Шаткин… Для него важны только больные, будто он не любит здоровых людей. Хотя сам-то он здоровяк — приземист, широкоплеч и широколиц. Он из деревни, и не врач, а только фельдшер. Но доктор Баев — уж он-то настоящий доктор, даже профессор — поручил ему руководство больницей. И на осмотрах тоже очень считается с его мнением…

Странно, что сейчас он подумал о нашей работе, и странно, что велел копать могилу живому… Но что в том плохого? Ведь Приветову уже ничто не поможет.

Мы, больничный персонал, Приветова не любили. Это был капризный больной, придирчивый, грубый. Конечно, мы молча терпели его поведение, делали все, чего требовали больничные правила и всевидящий доктор Шаткин, но любить — ну уж нет, тут уж самому Шаткину нас не заставить.

Пока Приветов еще имел силы ходить, часто пропадали всякие мелочи. Больные, понятно, требовали свои пропажи с нас. Мы злились и стыдились. Думали на Приветова, а однажды ночью я увидел собственными глазами, что не зря. Приветов и в больнице продолжал свое прежнее занятие, всем было известно, что он в двенадцатый раз сидит за воровство.

Ночью я сидел возле печки, у меня было ночное дежурство. Сидел, думал о своем, дремал, время от времени бросал пару лопат угля в большую железную печку, которую смастерил из бочки для керосина, кажется, Лавров. Иногда обходил кровати. Больные спокойно спали, всё было в порядке. Я снова сел, прикрыл глаза. Через некоторое время, когда я почувствовал, что пора подбросить в печку угля, я открыл глаза. И тут заметил, как Приветов осторожно тянет руку под койку соседа и с оглядкой, надолго замирая, что-то тянет из его сундучка. (Это было тогда, когда он уже не вставал с постели.)

Тянет, тянет старенький свитер, рваный зеленый свитер соседа, цвета которого я тогда, конечно, разглядеть не мог, но очень хорошо знал. С полузакрытыми глазами продолжаю наблюдать. Пусть себе старается, пусть мучается. Подожду, пока вытащит весь свитер и припрячет. Спрятать он может только у себя в кровати, а когда кончит, подкручу фитиль в лампе, заберу краденую вещь, добытую с таким трудом и старанием, и разоблачу Приветова. Отомщу за все обиды. Пусть больные видят: санитар ни при чем…

Чтобы проснулись больные? Начнется шум, волнение, а завтра подскочат столбики ртути? А то и кровотечения начнутся? Нет. Пусть Шаткин разбирается! Он видит все, пусть посмотрит и на это…

Утром я, конечно, сразу доложил:

— Зеленый свитер Сидоренко украл Приветов. Он спрятан у него в наволочке.

— И что с того?

— Мне, — о своих собственных счетах я помалкивал, — мне это не все равно. Возмутительно, что в палате происходят кражи.

— Возмутительно? — И Шаткин посмотрел мне в глаза. С издевкой, как умел только он.

— Да, возмутительно. Он крадет даже у своего умирающего товарища.

— А меня это не совершенно не трогает. Хозяин свитера, Сидоренко, умрет через неделю. Приветов переживет законного владельца на месяц, от силы на два. Чего он вам дался, этот свитер?

— Больные думают на санитаров.

— Бороться с этим можно, если вещи по описи хранить на складе. Но склада нет. Все останется здесь. Вещи и этого, и того, и ваши, и мои. Только чуть раньше или чуть позже. Вот это: чуть позже — главное, об этом вы должны думать! Понимаете?

Тропинка к кладбищу, которое находилось километрах в двух-трех от барака, вела по слегка проваливающемуся мху, между валунов и чахлых кустов карликовой березы. Мы шли без конвоя — какое облегчение. Весной — какое счастье. Все дальше от больницы — какая благодать.

Ко всеобщему удовольствию, хотя это было не совсем по правилам, нас отпустили без конвоя. Вместо того чтобы с заряженными винтовками плестись за нами, конвоиры отправились на ближнее озеро поохотиться с острогой на крупных щук. Щуки, подобно бревнам-топлякам, залегли на дне, неподвижно карауля добычу. Наши конвоиры, бравые и безразличные парни, были правы, они хорошо знали, что мы не можем, да и не захотим бежать. Кто же бежит летом в тундре, где в эту пору на севере тысячи рек и болот делают путь непроходимым. А ниже, южнее, глухая тайга. Глупо! Даже по прямой до ближайшей железнодорожной станции две тысячи километров, и это еще не всё… И они, и мы знали, что если бежать, то в марте. На лыжах, с топором, с компасом, а самое главное — со смертельной решимостью. В марте. Когда уже есть день, но еще есть и ночь, когда еще не стаял снег и повсюду прочный лед. Только с компасом сверяйся, потому что все пути прямы как стрела, потому что нигде нет проторенных дорог. Но и препятствий нет: жизнь одна, смерть одна.

Мы, те, кто шли здесь, люди мирные и тихие, и мы надеялись, хоть стеснялись об этом говорить, что все когда-нибудь изменится… А сейчас благодаря этой небольшой иллюзии свободы нам легче дышалось, хотя лишь символически, потому что в разреженном заполярном воздухе человек быстро начинает задыхаться.

Несколько дней весны и уже один-два дня лета изменили это суровое место, где долгой зимой все лишь белое и черное, скорее, серо-белое и черно-серое. Зеленый мох пушистым шелковым ковром приминался под нашими ногами, а серебристый ягель — трудно сказать почему — напоминал листья диких маслин в дальних краях. Мох хлюпал под ногами, но здесь на севере болота не опасны, мерзлая почва никогда не оттаивает глубоко. Сквозь темно-зеленые листики клюквы проглядывают прошлогодние исчерно-красные ягоды, будто застывшие капельки крови. Непуганые птицы клюют ягоды и лениво отлетают, когда мы подходим уж совсем близко. Сейчас время сбора прошлогодней клюквы, но уже цветет и нынешняя — весна