Читать книгу - "Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова"

дохода, населенный сильным и знатным дворянством и гордящийся если не самыми красивыми, то самыми умными женщинами во всей Испании, тем не менее не может доставить иностранцу приятного времяпрепровождения. Даже за наличные деньги там невозможно получить предметы первой необходимости – повсюду плохие жилища, плохая еда и полное отсутствие общества. А на редких собраниях местной аристократии вы не найдете ничего, кроме фривольностей, ибо в этом городе нет университета и, следовательно, ни одного достойного человека. Что касается достопримечательностей Валенсии, то ее общественные здания и церкви, ратуша, биржа, арсенал, пять мостов через Гвадалквивир и двенадцать ворот нимало не привлекли меня, так как за их осмотр приходилось платить ценой крайней усталости. Улицы не замощены, тротуаров нет в помине. Правда, стоит лишь выйти за городские стены, и вы сразу же оказываетесь щедро вознаграждены, ибо окрестности Валенсии являют собой истинный рай на земле. Единственное, что мне понравилось в этом городе – быстрые и дешевые средства сообщения, предоставляемые к услугам путешественника.

Множество маленьких экипажей разбросано по всем кварталам, и ими пользуются как для загородных прогулок, так и для поездок на три-четыре дня вплоть до самой Барселоны, то есть на расстояние пятидесяти лиг. Если бы я не опасался неудобств подобного путешествия, то непременно посетил бы провинции Мурсию и Гренаду, где виды природы, как рассказывают, превосходят самые значительные красоты у нас в Италии.

О, испанская нация, сколь великого сожаления ты достойна! В самих благах, коими одарила тебя натура, заключена причина твоего жалкого существования. Природные красоты и богатства взрастили безразличие и небрежение, а золотые рудники Мексики и Перу породили предубеждение и надменность. И кто может усомниться в том, что сей стране необходимо возрождение, которое может явиться лишь как следствие иноземного нашествия, кое зажгло бы в сердце каждого испанца огонь любви к отечеству и соревнования? Если Испания и займет когда-либо славное место в великой европейской семье, есть поводы опасаться, что произойдет это ценой ужасного потрясения. Один лишь порох может пробудить сии застывшие в бронзовой окаменелости души.

Однажды, развлекаясь зрелищем боя быков, я заметил невдалеке хорошенькую женщину, выделявшуюся изящными манерами и безупречно одетую. Оказавшийся по соседству человек ответил на мой вопрос:

– Так это же знаменитая Нина!

– А чем она знаменита?

– Если вы ничего не знаете, то и рассказывать слишком долго.

Через некоторое время к моему собеседнику подошла какая-то благообразная личность, и они принялись тихо переговариваться. Наконец сосед объявил, что донна Нина желает знать, кто я такой. На сие я отвечал, обращаясь уже к посланцу, что, если дама позволит, почту за честь самому засвидетельствовать ей свое почтение.

– Судя по вашему выговору, сударь, вы итальянец.

– Да, сударь, я родом из Венеции.

– Значит, вы соотечественник этой дамы, – и, отведя меня в сторону, он добавил: – Сеньора Нина танцует в театре. Генерал-губернатор Каталонии граф де Риэла сильно увлечен ею, и она вот уже несколько недель живет в Валенсии под особым покровительством самого графа.

– Почему же она не в Барселоне вместе с Его Превосходительством?

– Дело в том, что ради общественной благопристойности епископ потребовал ее удаления.

– И эта дама ведет широкий образ жизни?

– Граф предоставляет на ее содержание пятьдесят дублонов в день, и, несмотря на все свои безумства, она не в состоянии истратить такие деньги.

– Полагаю, в Валенсии это действительно не так просто.

Польщенный вниманием подобной женщины и любопытствуя поближе рассмотреть ее, я с нетерпением ожидал конца представления, но даже и в мыслях не имел, что связь с нею приведет меня на край гибели.

Когда зрители стали расходиться, я направился засвидетельствовать свое почтение сей прелестнице. Она встретила меня милым взглядом и с фамильярностью положила ручку на мое плечо. Я сопровождал ее до экипажа, запряженного шестеркой отменных мулов, и, прежде чем проститься, она сказала, что ждет меня на следующее утро к завтраку. Легко представить, что я старался не пропустить назначенное время. Нина занимала очень красивый особняк с парадным двором и садом, ливрейными лакеями и пышной обстановкой. Повсюду бросалась в глаза лишенная даже малейших признаков вкуса роскошь. Пока я пробирался сквозь рой сновавших во все стороны камеристок, соперничавших друг с другом в элегантности, из соседней комнаты донесся пронзительный голос – это была сама сеньора. Она осыпала оскорблениями какого-то беднягу торговца, явившегося с модными товарами. После первых любезностей, обращенных ко мне по-итальянски на жаргоне истинного борделя, дама пожелала узнать мое мнение о кружевах, которые этот дурак-испанец (тут она указала на него) хочет выдать за самые красивые и дорогие. Я уклонился, сославшись на незнание, и добавил, что в подобных предметах женщины понимают много лучше. «Этот болван не разделяет ваше мнение, кавалер, и даже осмеливается спорить со мной». Здесь торговец проявил некоторое неудовольствие и раздраженно возразил, что если его кружева не нравятся, то их лучше оставить для других персон. «Да разве кто-нибудь решится надеть такое отрепье?» – отвечала Нина и, схватив большие ножницы, разрезала кружева на куски. Торговец же смотрел на это с улыбкой. Однако человек, который сопровождал вчера даму на бой быков и занимал при ней место чичисбея, заметил, что жалко губить такие прекрасные вещи.

– Это тебя не касается, музыкантик.

– Сеньора, – возразил сей приживальщик, некий Молинари, гитарист по роду своих занятий, болонец и превеликий интриган, – в Барселоне вас и так уже почитают безумной. А что подумают здесь, в Валенсии?

– Не твое дело, болван! – и с этими словами она ударила его кулаком по лицу. Молинари, однако, нимало не смутился и ответил известным словом, коим столь красноречиво называют женщин дурного поведения. И что же? Представьте себе, Нина расхохоталась и, повернувшись к торговцу, немало пораженному сей сценой, сказала: «Ладно, пиши счет». Ловкач же хорошо понимал, что в гневе не рассуждают, а считают и того менее. Сеньора поставила свой росчерк и ударом ноги под зад выставила торговца, крикнув ему вслед: «Отправляйся за деньгами к моему банкиру!» Лицо сего честного человека, выражавшее одновременно и удовлетворение выгодной сделкой, и унижение от полученного пинка, являло собой вполне комическое зрелище. Вслед за ним удалился и Молинари, опасаясь, вероятно, такой же участи.

Как только мы остались одни, сеньора распорядилась подать шоколад.

Я не знал, как держать себя, поскольку был и поражен, и в то же время едва сдерживал смех. «Не удивляйтесь, что я так обошлась со своим гитаристом, – совершенно спокойным тоном обратилась она ко мне. – Этого бездельника граф Риэла поставил сюда шпионом. Я нарочно дурно обращаюсь с ним. Ведь, подставляясь под мои тумаки, он