Читать книгу - "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин"

заседание Ученого совета Института литературы Академии наук СССР, на котором обсуждалось постановление ЦК и выслушанный всеми доклад Жданова. Еще за несколько дней до Ученого совета, 21 сентября, Б. М. Эйхенбаум поговорил с Л. А. Плоткиным:

«Он “дружески” предложил мне выступить с некоторым “самобичеванием”. Я сказал, что не занимаюсь этим и не считаю нужным, п[отому] ч[то] мне не в чем каяться. Он нес совершенный бред – предлагал говорить о моих статьях в “Звезде”, о формализме и “Серапионовых братьях”. Я наотрез отказался. Какая мерзость! Им нужно иметь “виноватых”, чтобы самим быть невинными. Как грустна наша жизнь. Спасение только в том, что это в то же время смешно. Так не может долго продолжаться»[1393].

Заседание в Пушкинском Доме проходило с масштабом – желающих высказаться в прениях оказалось так много, что пришлось перенести окончание заседания на 9 октября. Но организаторы тогда еще не понимали, куда подует ветер. Даже Б. М. Эйхенбаум в своей записи от 26 сентября испытывает некоторые надежды… Именно поэтому, надо думать, и было отложено окончание прений, а также принятие резолюции. Приведем отзыв Б. М. Эйхенбаума:

«Заседание в Инст[иту]те было иным по духу, чем можно было ожидать – чувствуется некоторый перелом. Плоткин говорил по общим вопросам, без паники и ущемлений. Я выступал и отвечал на вопрос о формализме и Ахматовой. Сказал, что мои выступления об Ахматовой были, очевидно, политической ошибкой, но, как и другие, я не представлял себе тогда этого и думал, что важно указать на переход Ахматовой к военным и историческим темам. По поводу “формализма” я показал, как извратил Маслин (в газете “Культура и жизнь”) мою статью “Поговорим о нашем ремесле”, а ведь отсюда пошли все дальнейшие упреки. После заседания говорил с М. П. Алексеевым, который был поражен спокойным стилем – он дрожит и политиканствует. В Унив[ерси]тете все дело портят он со своей трусостью и глупая партчасть. Он будет сегодня произносить речь на Ученом совете – воображаю! Я думаю, что он настроил Ев[геньева]-Максимова против меня и организовал этот глупый и мерзкий “конфликт” на кафедре – в целях будто бы “спасения” кафедры и фак[ульте]та. Какой дурак – и какой мерзкий, вредный дурак!»[1394].

Довольно подробно картина заседания Ученого совета Пушкинского Дома 25 сентября и 9 октября была изложена в разделе «Хроника» в «Известиях Академии наук». Поскольку ко времени публикации этой заметки все оказалось уже предельно ясным – никаких послаблений не предвидится, – то и тон ее был несколько повышен:

«Мы знаем, что некоторые из наших товарищей совершили грубейшие ошибки, на которые указывают постановления ЦК ВКП(б) и тов. А. А. Жданов.

Кандидат филологических наук И. С. Эвентов выступил со статьей о Зощенко, восхваляя ту “объективность”, с какой Зощенко критикует нашу действительность. На самом же деле это был злостный пасквиль.

Кандидат филологический наук В. Н. Орлов выступил по радио с речью, посвященной поэзии Ахматовой, утверждая, что творчество Ахматовой является чуть ли не примером для всей нашей советской литературы.

С лекциями и докладами о творчестве Ахматовой выступил доктор филологических наук Б. М. Эйхенбаум, автор вышедшей в свое время известной книги об Ахматовой.

Ряд ошибок допустил Б. М. Эйхенбаум в своих последних работах о Лескове и Чехове. Эти ошибки должны быть осуждены со всей принципиальностью и прямотой»[1395].

В той же струе, как и основной докладчик, выступили Б. С. Мейлах и В. А. Десницкий[1396]. Последний говорил резко, но не столько о коллегах, сколько о произведениях Всеволода Иванова:

«В одном из них говорится о том, что когда на улицах Берлина еще свирепствовала артиллерийская канонада, лев, убежавший из Берлинского зоологического сада, приходит в советскую артиллерийскую часть, лакает вкусные щи, ворчит, что мало, и уходит. Что все это значит? Это неуважение к читателю и литературе вообще»[1397].

Тон «отца Василия», как называли коллеги В. А. Десницкого, был перехвачен и заведующим аспирантурой Пушкинского Дома И. И. Векслером[1398]. В духе сдержанной самокритики выступили ответственные за направления работы Пушкинского Дома В. М. Жирмунский (сектор западных литератур), М. К. Азадовский (сектор фольклора), В. П. Адрианова-Перетц (сектор древнерусской литературы).

Единственным, кто вынужден был оправдываться на этом Ученом совете, опять был Б. М. Эйхенбаум. Пока он кажется исключением, но пройдет не так много времени, и все перечисленные выше работники Пушкинского Дома займут места обвиняемых на заседаниях Ученого совета.

«Л. А. Плоткин, – заявил далее Б. М. Эйхенбаум, – указал, что недавно я выступал несколько раз с лекциями об Ахматовой. Совершенно ясно, что это была с моей стороны политическая ошибка потому, что в тот момент я еще не представлял себе поэзии Ахматовой как явления политического. В этом отношении я был наивен. И мне казалось, что то, что писала Ахматова в военные и послевоенные годы, представляет собой значительный поворот в ее поэзии в сторону вопросов, связанных с русской историей, с выходом за пределы глубоко пессимистической поэзии, как было раньше. При этом я не учел того, что интонация этих новых стихов осталась трагической, а трагическая окраска и тон сейчас, в момент острого конфликта между нами и нашими врагами, политически вредны. В этом смысле я совершил политическую ошибку.

Вот что мне хотелось бы сказать, чтобы было видно, что я понимаю свои ошибки последнего времени, очень существенные, совершенные в силу политической наивности, а не продиктованные злостным намерением»[1399].

Волею случая Б. М. Эйхенбаум первым среди филологов оказался в горниле обесчещивающей идеологической машины. И никто не защищал его: таковы были выработанные годами правила, поскольку, начав его защиту, можно было моментально составить ему компанию.

На этом заседании в Институте литературы присутствовали и журналисты, а на следующий день Ленинградское отделение ТАСС передало сообщение, где отдельно, уже в который раз, упоминался Борис Михайлович:

«Проф[ессор] Б. М. Эйхенбаум в своем выступлении признал политическую ошибочность своей прошлой оценки “творчества” Ахматовой, ее вредных упаднических стихов. Однако, ограничившись этим признанием, тов. Эйхенбаум не подверг критике свои ошибочные взгляды, вновь нашедшие отражения в его последних работах…»[1400]

Вечером того же дня Борис Михайлович, широко известный среди интеллигенции Ленинграда, был ославлен и по Ленинградскому радио:

«Профессор Эйхенбаум в своем выступлении признал политическую ошибочность своей прошлой оценки “творчества” Ахматовой. Однако, ограничившись этим признанием, товарищ Эйхенбаум не подверг критике свои ошибочные взгляды, нашедшие отражение в его последних работах»[1401].

Поскольку об окончательном разгроме