Читать книгу - "Полка: История русской поэзии - Лев Владимирович Оборин"

Медведев (р. 1975), пришедший от монументальных объективистских верлибрических текстов к стихам, рассчитанным на декламацию и пение и напрямую наследующим левой агитационной поэзии 1920-х.

В каком-то смысле политизированным, причём скорее поневоле, оказался и выбор поэтической формы: критики связывали предпочтение свободного стиха у многих авторов «Вавилона», тех же Кузьмина и Львовского, с «западничеством» – при этом западная, в первую очередь англоязычная, поэзия, от битников до Чарльза Симика и «языковой школы», действительно оказала на поколение «Вавилона» мощное влияние (а многих из этих поэтов вавилонцы переводили). Свободный стих был раскрепощающим медиумом (и, собственно, в таком качестве постулировался c XIX века) – для языка политического манифеста он подходил так же хорошо, как для иронико-ностальгической поэтизации обыденности, как у Сергея Тимофеева (р. 1970), или страстного и «неудобного» вопрошания об этических основаниях современности, как у поэта-священника Сергея Круглова (р. 1966):

Мы ничего не делали в Саулкрасты.

Болтали и занимались любовью на чердаке,

ты капризничала, а твоя бабушка

каждое утро жарила нам оладьи.

Мы выставляли шезлонги и грелись

на солнце. Я читал толстую «Повесть о Ходже

Насреддине», а потом мы чинили

велосипедную камеру, заклеивали её кусочком

резины, а сверху придавливали тяжеленными

«Поджигателями» Николая Шпанова. «Раньше

и книжки писали лучше», – говорила твоя бабушка,

Нина Александровна. Напротив жил сосед Димка

(сейчас в сентябре он уже уехал в город).

Сергей Тимофеев, 1996

Поколение пророков:

Отчего, думаешь, этот

Так зол, ненавидит и мать и бабку и педагога,

Отчего в тетрадях острое и кровь чертит,

На кого в кармане

Китайский нож выкидной носит?

Взгляни: разве не блистает

В этом профиле огненная ярость, ревность

Илии, коего ноздри

Переполнил смрад ваалов?

‹…›

Или она, полутора лет от роду,

В серой фланелевой, некогда оранжевой, рубахе

На четыре размера больше, с приютским

Номером, по подолу выжженным хлоркой,

Чей щетинистый аэлитный череп вытянут щипцами,

Чей живот небесно-синё вздут рахитом,

Чей лик терпелив, хмур, всепонимающ,

Чьи дни и дни – стоянье

В клетке кровати, полированье поперечин,

Раскачиванье, оцепененье, –

К полуночи очнувшись,

На каком языке она в неслышный,

Собачий захлёб плачет? – на том же

Древнем обессловеслом

Языке скорби,

На матерней жали брошенной малютки,

На которой плакал в ночи Иеремия

О городе, некогда многолюдном.

Сергей Круглов, 2008

Разумеется, эти задачи могли решаться и другими формальными средствами, но и формальная просодия у поэтов поколения 1990-х выходила за рамки, заданные ей XIX и XX веками – она могла, например, скрывать то ужасное, о чём хотел рассказать поэт, и тем самым заставлять обратить на это ужасное внимание. Вот как это происходит в стихотворении Линор Горалик (р. 1975):

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ГОРАЛИК ЛИНОР-ДЖУЛИЕЙ (ГОРАЛИК ЮЛИЕЙ БОРИСОВНОЙ) ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ГОРАЛИК ЛИНОР-ДЖУЛИИ (ГОРАЛИК ЮЛИИ БОРИСОВНЫ).

Там красное в овраге, не смотри.

Оно ещё, а мы хотим в четыре,

И в пять, и в шесть – гостей или в кино.

Мы слышали его, когда оно.

Мы слышали – скулило и визжало, кричало:

«Суки, суки, суки, суки!!!»

Зачем ты смотришь? Я же не смотрю.

У Вонг Кар-Вая женщины в цвету

и у оврага ивы и орешник.

И под ногтями красно от малины,

и голос сорван – видимо, во сне.

…Оно пока что кажется знакомым,

но дай ему часок-другой.

Эмпатическое, а не пародийное внимание к чужому слову (часто акцентированное глаголом «говорит») – частая примета постконцептуалистской поэзии, у той же Горалик эта черта сохранится и в стихах 2010-х с той же тематикой вытесненного ужасного:

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ГОРАЛИК ЛИНОР-ДЖУЛИЕЙ (ГОРАЛИК ЮЛИЕЙ БОРИСОВНОЙ) ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ГОРАЛИК ЛИНОР-ДЖУЛИИ (ГОРАЛИК ЮЛИИ БОРИСОВНЫ).

Мария Галина[487]

«Все исходящие изошли / белым, бескровным, бессеменным; / жалкую судорогу писца / жадно вылизал клякс-папир. / Кажется, виден кусочек "сп", / кусочек "а" и кусочек "те"; / видимо, сказано: "Боже мой! / Что за черника в этом году"». Этот же приём обнажает субъектную структуру стихотворения, задаёт его драматургию: «Eла, говорит она мне, что-нибудь? / ела, говорю, да, что-нибудь точно, говорю, ела / только вот что, не помню, то ли, говорю, было / видимо, что-то не очень, то ли я была как-то слишком» (Евгения Лавут); «вода говорит: выпей меня до дна / я под землёй тосковала одна / столько лет не была мокрым снегом / выпей меня выдохни вместе с дымом» (Станислав Львовский). Часто такой эмпатизации подвергаются тексты, мифы, фольклорные жанры прошлого; так, например, происходит в цикле «Север» Марии Галиной (р. 1958): «Тут говорит он: паршиво, Греттир, вышло, / Лучше б тебе, Греттир, со мной не встречаться. / С этой ты ночи лишишься своей удачи, / Против тебя обратится твоя же сила, / Был ты героем, а станешь пустым задирой, / Ты и сейчас, говорит, Греттир, вспыльчив». Предпочтение настоящего времени делает события текстов как бы происходящими здесь и сейчас, можно сказать – кинематографичными. Тот же приём работает в ранних текстах Елены Фанайловой (р. 1962) – одной из самых заметных поэтесс последних десятилетий, последовательно двигавшейся ко всё более жёсткой лирической риторике:

Елена Фанайлова[488]

Плачет, кричит, повязки срывает, врёт.

Мечется, огорчая ночной патруль,

Который лежал бы себе в животе с леденцами пуль,

И ни гу-гу, ничего никому –

Ни золоту и серебру в музеях, ни голубым

Бусикам фараоновой дочки, её зеркалам,

Что, сколь ни прикладывай к мёртвым устам, –

Раскалываются напополам.

Ни фосфорическим субмаринам глубин

Рыбий их ледяной пароль,

Ни морзянки хозяину его связной,

Автомобиль, алкоголь.

У меня поют мёртвые голоса.

Запах Европы – холод, зола.

Не ходи за мной, как Дерсу Узала.

Не смотри на меня с той стороны.

«Русские любовные песни»

Дмитрий Воденников[489]

Исследование всего этого поэтического разнообразия так или иначе приводит нас к ключевому вопросу – вопросу субъекта, вопросу «Кто говорит?». «Говорение голосами» впоследствии, начиная со второй половины 2000-х, приведёт к появлению важных явлений (которых мы подробнее коснёмся в следующей лекции) – «нового эпоса», построенного на создании фрагментарных