Читать книгу - "Дневник (1918-1919) - Евгений Харлампиевич Чикаленко"

Во время бомбардировки Киева Центральная Рада наспех обсуждала эсеровский закон о социализации земли, а чтобы спастись от большевиков, постановила послать Скоропися{114} к германскому командованию с просьбой разрешить ему привезти из Германии войско из пленных украинцев{115} для обороны Киева от большевиков. Надо сказать, что именно тогда в Киев приехал А.Скоропись и ходил от Председателя Центральной Рады до Председателя Кабинета и к министру судопроизводства, добиваясь расследования своей деятельности в Германии по организации украинских пленных, потому что вся московская пресса, а отчасти и украинская общественность, обвиняли его в государственной измене{116}, и он хотел, чтобы украинское правительство убедилось в том, что эта его деятельность не только не была позорной, а наоборот, полезной для Украинской державы.

С большими трудностями Скоропись выбрался из Киева пешком через Святошино до первой станции, с которой можно было ехать по железной дороге на Ковель; эта дорога еще функционировала, потому что по ней тогда возвращались солдаты с фронта.

Но поздно надумалась Центральная Рада, потому что военное командование, видя, что не может устоять против большевиков, ночью незаметно вывело остатки своей армии через Святошино в направлении на Житомир, не предупредив даже всех министров и членов Центральной Рады.

На следующий день, когда утихла бомбардировка, многие люди были уверены, что большевиков отразили, и многие из них поплатились за это жизнью. Когда к министру земельных дел эсеру Зарудному{117}, у которого ночевал журналист Пугач{118}, рано утром зашел патруль и спросил, нет ли у них оружия, то Зарудный, думая, что это наши казаки, сказал, что он украинский министр; тогда их обоих потащили в Мариинский парк и там на глазах жены Зарудного обоих расстреляли. Так же расстреляли д-ра Орловского, который шел в больницу и имел украинское удостоверение (легитимацию). Насколько мне известно, тогда никого больше из свидомых украинцев не расстреляли, потому что они, не доверяя большевикам, прятались или доставали русские документы и не проявляли себя украинцами. Больше всего тогда расстреляли русских офицеров, говорят, до пяти тысяч, которые не захотели присоединиться к украинской армии, а остались в Киеве и соблюдали нейтралитет. Многих людей расстреляли под маркой «буржуазного генерала Петлюры»; достаточно было швейцару, дворнику или кухарке сказать на улице большевистскому патрулю, что в такой-то квартире живет Петлюра или какой-то украинский буржуй, как его расстреливали; говорят, что так слуги отомстили многим ненавистным им хозяевам.

Очень ярко и правдиво описал Винниченко в своей пьесе «Между двух сил» эти расстрелы и вообще нашествие московских большевиков в крупные города Украины.

Грабежи с приходом большевиков приняли такие грандиозные размеры, что большевистское правительство начало расстреливать грабителей и позволило домовым комитетам вооружиться и отбиваться от грабителей, которые ночью огромными вооруженными бандами нападали на дома, а днем на глухих улицах грабили прохожих у всех на виду. Киев имел тогда необычный вид: все ходы на улицу были заперты и забаррикадированы всякой всячиной, стеклянные двери заколочены досками, так же и решетчатые ворота — брусьями или толстой жестью, чтобы могли дольше выдержать осаду грабителей. Редакция «Новой Рады», напечатавшая острую статью за подписью Ефремова против руководителя большевистского нашествия Коцюбинского, сына одного из лучших наших писателей{119}, выдержала однажды ночью, завалив двери тюками бумаги, осаду целой огромной банды, которая штурмовала её, обстреливая из пулемета, но должна была отступить, потому что жильцы дома, стреляя из окон, не подпустили ее к дверям. После этого редакция уже не решалась выпускать газеты, потому что большевистская «свобода слова» могла ей дорого обойтись.

Городская дума, как и все московское население, перестали бастовать, и в Киеве появились свет и вода. Городской голова (бургомистр) русский эсер Рябцов{120} радостно приветствовал большевиков за то, что они, как он выразился, «восстановили единый демократический фронт», но большевики ликвидировали думу, а функции ее передали «Совѣту рабочих депутатов». Во всех правительствах высокие должности заняли большевики, преимущественно местные евреи, которые вообще энергично боролись за «Единую Россию», хотя Центральная Рада дала им персональную автономию{121}, которой они до сих пор не имели всем мире. Еврейская пролетарская молодежь принимала очень активное участие в наступлении большевиков, стреляя из окон сзади в украинских казаков, чем вызвала против себя негодование всего украинского общества, обернувшееся кровавой местью позже, когда в Киев вернулось украинское войско.

Командир большевистской армии Муравьёв{122}, принесший Украине, как он выразился, «на штыках свободу», тотчас же наложил на «буржуазное» население Киева огромную, по тем временам, контрибуцию, распорядился конфисковать продовольственные товары, мануфактуру, обувь и т.д. В села посылались большевистские воинские части, которые силой забирали у крестьян хлеб, скот, потому что в экономиях (помещичьих усадьбах) уже ничего не было, там еще раньше все забрали крестьяне, и экономии (дворы) редко где остались; все награбленное большевики погружали в вагоны и вывозили в Московию.

Об украинском правительстве и армии ничего в газетах не печаталось, и газеты выходили только официозные, которые печатались в типографии бывшей «Киевской мысли»{123}. Эта газета, которая при украинской власти все время плакала за правительством Керенского и «Всероссийскимъ Учредительнымъ Собраниемъ», как «соглашательская» меньшевистская, в первый же день была реквизирована большевиками. Этому очень радовались все украинцы, говоря, что так надо было с ней поступить и украинской власти, а она церемонилась, чтобы не ущемлять свободу слова, и позволяла «Киевской Мысли» на своих ротационных машинах выпускать десятки тысяч экземпляров газеты, в которой ежедневно поносилось, компрометировалось украинское правительство, а само оно не имело в своем распоряжению никакой ротационки и печатало свои распоряжения на плоских машинах, которые более десяти тысяч экземпляров за ночь не могут напечатать.

Ходили слухи, что Центральная Рада заседает в Житомире{124}, но через некоторое время в большевистских газетах появилась новость, что Житомир, как и все другие города на Правобережье, заняты «славной красной армией». Мы уверены были, что правительство наше с горсткой войска пойдут на Волынь, занятую немцами, и оттуда вернутся с армией пленных украинцев, за которыми поехал Скоропись, но уже не уверены были, захочет ли та армия воевать с большевиками и не разбредется ли она по домам, как и богдановцы, соскучившись по своим семьям.

Настроение у меня было отвратительное, тем более, что я так разболелся во время большевистской бомбардировки Киева, что все время пока были большевики, то есть месяц почти, лежал больной, не в силах ходить. К концу месяца начали распространяться