Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

Большинство счастливчиков, чьи родители проживали в селениях, а не на изолированных от внешнего мира фермах, пришло в мир с помощью одной или более старших женщин, хотя и не профессиональных акушерок, но имеющих повивальный опыт. Эти женщины получали опыт и формировали свою репутацию точно так же, как и профессионалы в других отраслях, перенимая ремесло от более опытных старших наставников, и оказывали помощь в первую очередь соседям и тем, кто населял ближайшую округу. Когда молодая женщина в Терреглесе, что около Дамфриза, была заподозрена в детоубийстве в 1762 г., призвали четырех местных женщин, которые должны были исследовать ее тело, а также изучить труп ребенка. Первой повитухой, за которой послал местный священник, была Мэрион Джардин, восьмидесятилетняя вдова, которая жила поблизости. Второй, Элизабет Паттерсон, был пятьдесят один год, и она была женой фермера арендатора в другом округе и называла свое акушерское ремесло не иначе как торговля. Третьей была Джанет Ирвинг, жена еще одного пятидесятилетнего фермера, которая, по ее словам, не была акушеркой, но имела тринадцать детей. Четвертая женщина, хотя и не свидетельствовала, но, по-видимому, была также известна в местном сообществе как знаток в области деторождений. Все четверо были призваны определить, было ли это убийство, и к их мнению относились достаточно серьезно, как к заключению экспертов, от слова которых зависело судебное решение. Эта вера отражает убежденность сельских жителей в профессионализме женщин в сфере акушерства. Терреглес был маленьким округом, с населением четыреста-пятьсот человек в 1762 г., и легкость, с которой священник был в состоянии призвать двух практикующих повитух и двух женщин, служащих, вероятно, помощницами при них, предполагает, что акушерки были всегда доступны и к ним легко было обратиться за помощью. Источники не дают никаких сведений о хирургах, помогающих в деторождения, или о мужчинах-акушерах, хотя, вероятно, для такого захолустья как Терреглес они были просто недоступны, в отличие от Дамфриза, который был более крупным поселением[922]. Хотя обучение повивальному мастерству распространялось по Шотландии, не ограничиваясь лишь только столицей, достоверных сведений о числе профессиональных женщин-акушерок нет. Эти женщины могли требовать приличной платы за свою работу от клиентов верхнего и среднего классов или, по крайней мере, рассчитывать, что на время родов им будет предоставлено жилье и содержание[923]. В целом источники говорят о снижении детской смертности в конце XVIII в., в период, непосредственно предшествующий распространению мужского акушерства, и о том, что причиной этого стало большее внимание к деторождению и детству[924]. Беглый взгляд на обстановку детской комнаты, хотя бы в одном из поместий Дракона, свидетельствует, что довольно скудная мебель была, тем не менее, достаточной, чтобы создать минимальные условия для детского комфорта[925]. Все же, вопреки приведенным здесь примерам, значительное большинство рожденных детей были законными, и сам факт их рождения ставит проблему еще одного общественного учреждения, управляющего в равной степени рождениями и смертями, института брака.

Брак определялся традицией, законом, церковью и, в меньшей степени, природой местной экономики, возможно, с некоторой долей личных экономических интересов. В Шотландии брак заключался церковью и, согласно закону, в форме простого контракта, оформленного в соответствии со взаимной декларацией, определяющей и настоящие, и будущее[926]. Независимо от того, что лежало в его основе, ухаживание, любовь или лишь церемония, в более широком смысле брак закладывал основу домашнего хозяйства, определяющего основные стандарты раннесовременной экономической и социальной структуры. Но церемониальная сторона и празднование со всеми его ритуалами и демонстрацией социальных связей были столь же важны, как и собственно экономическое значение брачного союза. Сохранившиеся сведения об одном бракосочетании в начале XVIII в. ясно дают понять, насколько важную общественную значимость имели подобные церемонии.

«Женитьба сэра Джеймса Стюарта [так] на второй дочери президента Далримпла собрала множество людей, связанных с обеими семьями. При подписании контракта самой старшей мисс Делримпл годом ранее была выставлена большая бочка вина, выпитого за ночь, а число людей со стороны сэра Джеймса Стюарта было лишь немногим меньше. Церемония бракосочетания проходила в президентском доме, и на ней присутствовало столько народу, сколько только мог вместить дворец. Платье невесты было усеяно бантами от подола до шеи и рукавов. В тот момент, когда церемония завершилась, вся присутствовавшая компания бросилась к невесте и немедленно стащила все банты: в несколько мгновений они превратились в ленты»[927].

Свидетельства о церемонии включают описания ужинов, следующих один за другим, и балов, а также торжеств в семьях обеих сторон, а затем приемов для широкого круга близких и не очень друзей и представителей семьи, включая воскресное шествие двадцати трех пар, отправившихся в парадном одеянии в церковь. Такая публичная демонстрация, длящаяся в течение многих дней, была явно необычна, но она ясно дает понять, что церемония служила своего рода формой редистрибуции и элементом престижной экономики, скрепляя традиционную солидарность с ее взаимными обязательствами в рамках семьи и формируя матримониальные союзы политического и социально-экономического значения. Для тех, кто находился ниже в социальной иерархии, свадьбы имели меньшую финансовую стоимость, но столь же значимую социальную ценность, и часто посещались большим количеством гостей, вносящих свой шиллинговый или пенсовый вклад в стоимость празднеств и, возможно, оставляющих кое-какие предметы быта и обстановки для молодой семья. Вездесущность этих церемониалов подчеркивается из раза в раз повторяющимися попытками церкви, и на национальном уровне, и в округах, запретить торжества, ограничивая число гостей, препятствуя присутствию музыкантов и запрещая танцы[928].

Очень много было написано об отношениях между браком, рождаемостью, голодом и показателями смертности, и связь между этими социальными феноменами неудивительна. Для большой части раннесовременного периода истории кризисы смертности наступали регулярно, и в XVII столетии они определяли численность населения Шотландии с мрачной безысходностью. Вслед за таким кризисом, молодые пары пожинали счастливые плоды упавшей в стоимости арендной платы, что в свою очередь давало возможность формировать новые брачные союзы; вдовы и вдовцы тоже создали новые семьи из осколков прежних пар и производили новое потомство[929]. Но такой демографический детерминизм, который является неотъемлемой частью климатических исследований, истории питания и эпидемий, раскрывает лишь часть истории того, что происходило в раннесовременном мире в демографической сфере. Человеческая природа, возможно, не являла себя в более естественном выражении, чем в браке и в борьбе за выживание вопреки чуме, оспе, войне и голоду. На протяжении большей части раннесовременного периода те, кто женился и переселялся в большие города и воспроизводил там потомство, восполняли демографические