Читать книгу - "Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко"

В период создания и развития Музея Революции у руководства изобразительным искусством Наркомпроса группировались формалисты, поддерживаемые покойным наркомом А. В. Луначарским. Они тогда все еще имели большое влияние, но их безыдейное трюкаческое искусство для Музея Революции было неприемлемо, поэтому музей опирался на новую организацию художников АХРР, ибо последняя вела энергичную борьбу с формализмом за Советское идейное реалистическое искусство, за искусство, отражающее советскую идеологию, советскую действительность.

Поэтому не случайно, а закономерно в состав Художественного совета Музея Революции были введены художники-реалисты, члены АРХХ: народный художник Касаткин, художник Журавлев, Лехт, Григорьев и искусствовед Бакушинский.

Конечно, при наличии двух линий на заседаниях Художественного совета возникали горячие споры. На одном из заседаний в 1930 году мы понесли тяжелую утрату: первый народный художник СССР Касаткин зачитывал волновавший его документ, в конце чтения ему вдруг стало плохо, он упал, потерял сознание, а через несколько минут его не стало. Прибывший врач констатировал смерть от кровоизлияния в мозг. Так художник Касаткин умер на посту, выполняя общественную работу, защищая идейное реалистическое искусство.

(…)

На площади в гор. Харькове в 1920 году был поставлен «памятник» В. И. Ленину. Вместо реального человеческого образа на постаменте стояла грубая угловатая геометризированная фигура, обработанная кубистическим приемом, с торчащим из голени выступом. Для придания идейности на грудной клетке был нацеплен серп и молот (кстати, единственная условно-реальная часть памятника).

Рабочий класс и трудящиеся гор. Харькова перед открытием V Всеукраинского съезда Советов высказывали свое неудовлетворение наличием в городе антихудожественного "памятника"-монумента. Учтя пожелания трудящихся, по решению Советской власти Украины формалистический монумент был разобран в ночь перед открытием съезда. Наутро делегаты, отправляясь на первое заседание, были обрадованы, не обнаружив на площади даже следов издевательского монумента. Так позорно закончилось формалистическое трюкачество в Харькове».

Георгий Григорьевич Нисский

Дядя Жора Нисский – заметная фигура на Масловке. Чем-то он напоминал мне известного актера Крючкова: волевое лицо, крупный подбородок, морщины, небольшие внимательные глаза, упрямые складки вокруг рта. Его свободную, вразвалку, походку можно было узнать, как говорится, за версту. Зимой он ходил в белом распахнутом полушубке военных лет, вязаном свитере, черной морской мичманке с «крабом» и небрежно накинутым на шею ярко-красным шарфом. Очень хорошо написал его в этом наряде Макс Бирштейн.

Он любил романтику, много путешествовал на собственной яхте. Зимовала эта яхта в нашем доме на седьмом этаже, а летом красовалась у причала Южного порта Москвы-реки. Оттуда Нисский уходил через Оку на Волгу. Возвращался загорелым, живым, с большим запасом удивительных историй и впечатлений от живописных приволжских деревень, пейзажей Камы, Оки, Волги. Рассказывать он мог без конца.

С утра обычно уже был подшофе, и я не могла понять, когда он работает, – ведь трезвым я его видела редко. Меня он почему-то привечал и часто приглашал в мастерскую. Я ему загрунтовала под живопись несколько холстов. Он любил тянущий грунт, который мы вместе делали из творога и яиц. Писал он очень быстро, почти никогда не переписывая и не переделывая свои холсты.

Ежегодно Нисский уезжал в дома творчества, чаще всего в Палангу или в Дзинтари, пользуясь, как академик, бесплатными путевками. Вернувшись на Масловку, писал все по памяти, а памятью он обладал феноменальной. Все его картины написаны без единого этюда.

Часто по вечерам мы с дядей Жорой бродили вокруг «Динамо», и он восхищался, как прекрасна наша Масловка, обращал мое внимание на разные детали: как много вокруг тем, только, к сожалению, художники этого не замечают. Он всматривался в окружающее, а придя в мастерскую, быстро писал сюжет. Это был заход солнца через телеграфные линии или шоссе с машинами и елями по сторонам, небольшие жанры, наше «Динамо». В это время он увлеченно писал темперой, гуашью и акварелью; делал небольшие листы. Листы эти очень выразительны, лаконичны и в то же время живописны. Ежедневно он просил одолжить ему рубль или два. Я никогда ему не отказывала, хотя рубль зачастую у меня был последним. После смерти дяди Жоры оказалось, что он был очень богат.

Мне кажется, падение Нисского началось, когда он вдруг развелся с Верой Дмитриевной Латониной, прекрасной художницей и милым интеллигентным человеком, и женился на злобной толстой журналистке из редакции «Правды». Георгий стал много пить, он почти перестал рисовать, связался с какими-то темными людьми. Его обаяние сразу пропало: красное небритое лицо, отекшие глаза, нос сливой сделали его похожим на пьяницу-шкипера. Его стали чураться, так как он все время просил взаймы. Он часто заходил к Басову, где постоянно находился и Петр Мальцев; они пили вместе, и это закончилось трагически.

Маринисты

Георгий Нисский входил в группу маринистов, образовавшуюся в 60-х годах в МОСХе при секции живописи: Василий Васильевич Крайнев, Василий Васильевич Мешков, Алексей Яковлевич Кольцов, Макс Аввадьевич Бирштейн, Владимир Федорович Штраних, Игорь Павлович Рубан, Илья Львович Кац и Даниил Яковлевич Черкес. Их объединил Иван Филиппович Титов, в то время секретарь Союза художников СССР. Он обеспечивал творческие командировки, а также закупки и заказы. В группе были и молодые художники – Галя Барщ, Сева Бурлаков, Костя Дорохов, Виталий Давыдов и другие. О них хорошо написано в книгах Рубана.

У маринистов имелись свои излюбленные регионы. Давыдов выбрал для своего творчества Дальний Восток, Барщ ездила за полярный круг на Баренцево море, Крайнев писал только Крайний Север. Художники часто плавали на больших морских судах за границу: в Италию, Грецию, Африку, Индию, ходили по Северному морскому пути. Все эти командировки, поездки оплачивались государством. К маринистам часто пристраивались такие художники, как Таир Салахов.

Мы, рядовые художники, за все платили. 25 процентов с продажи картин шло в Художественный фонд, а лавры пожинали наши «боссы» – партийные и хозяйственные руководители. В Гурзуфе и Хосте Таир Салахов жил как барин, в отдельном домике вместе со своей челядью; все ему приносили в номер. Даже для купания имел отдельное место, огороженное проволокой. Я помню, как Таня Радимова, перейдя салаховскую «границу», стала писать этюд. Вдруг появился Таир и стал ее гнать. Таня спокойно сказала, что, пока не закончит этюд, никуда не уйдет. Ее просто выволокли за загородку.

Гурзуф, Хосту вечно оккупировали директора фондов, их любовницы, какие-то зубные врачи и другие «нужные» люди, но только не художники.

Александр Алексеевич Коробов…

Александр Алексеевич Коробов считался аборигеном Масловки. Он жил в той части первого, построенного в 20-х годах дома художников, где вдоль длиннющих коридоров расположились мастерские. Подсобные помещения – комнатушки по 8–12 метров – заселили тогда молодые художники со своими семьями, недавние выпускники ВХУТЕМАСа. В этом гигантском