Читать книгу - "Традиции & Авангард. №3 (10) 2021 - Литературно-художественный журнал"

– Значит, она ничего на самом деле не видела и не знает.

– Знает – не знает, для протекции главное – имя и связи. Я и сам миротворец, приезжал туда с камерой, снимал как-то обстрел города.

– Марфа Кондратьевна обещала помочь издать дневники о войне. Все, ради чего я выжила, – тетрадки, написанные под бомбами, – напомнила я.

– На это, Полина, даже не надейся, она своими делами занята, – отрезал он. – Смотри за детьми!

За ужином Марфа Кондратьевна сообщила, что по дороге из Магадана заскочила к Ирису Тосмахину, признанному в правозащитных кругах политзаключенным.

– Ирис сидит в тюрьме за идиотические высказывания, – поделилась она.

– То есть он не совершал уголовного преступления? – Рахиль изумленно подняла брови.

– Ирис Тосмахин – богохульник и нес околесицу, – ввела нас в курс дела Марфа Кондратьевна.

– Вы ему помогаете? – уточнила я, подкладывая в тарелки детям и гостям запеченный картофель.

– Да! Статьи про него пишу, – отмахнулась Марфа Кондратьевна. – Ему это, конечно, никак не поможет, но я же отвечаю за права человека.

– За что его все-таки посадили? – поинтересовался Абрам Моисеевич, оглядываясь, чем бы опохмелиться.

– Он не исключал того, что теракты могут быть оправданны, а еще хотел Мавзолей Ленина на Красной площади взорвать! – Лицо правозащитницы приняло свирепое выражение.

– И в чем насчет Ленина – богохульство?! – пошутил Лев Арнольдович.

– К мощам следует относиться с почтением! – растолковала Марфа Кондратьевна. – Православные мы али кто? Этот богохульник хотел взорвать Мавзолей; хватит, говорит, на Руси идолов и коммунизма. Я его мнения не разделяю, а статьи про него пишу только по доброте душевной.

– В тюрьму ты зачем к нему ездила, Тюка? – рассмеялся Лев Арнольдович.

– Он тайно передал письмо. Хочет, чтобы я его обнародовала! Ха! – довольно сказала Марфа Кондратьевна.

– Что значит «ха»? – уточнила Рахиль.

– Я письмо прочитала! А теперь пойду и сожгу! – объяснила правозащитница.

– Как можно?! – вырвалось у меня. – Дайте всем почитать, а потом обнародуйте! Он ведь ждет! Он надеется на вас!

– У тебя спросить забыла, – презрительно бросила Марфа Кондратьевна. – Ирис Тосмахин ищет сторонников, жаждет славы. Он атеист, и я не собираюсь пропагандировать его пагубные идеи! Славы ему не видать! Это я решаю, что предавать огласке, а что – нет! Вот так-то!

Мне постепенно открывалось, что те люди, кого общество считало сведущими в проблемах Северного Кавказа, получали скудную, обрывочную информацию. На самом деле они не разбирались ни в нашей культуре, ни в традициях и не умели общаться с представителями Чеченской земли, подвергая себя порой ненужной опасности, а иногда неплохо зарабатывая на нашем горе.

Не покидала меня мысль и об Анне Политковской, которая резко высказывалась о Рамзане Кадырове и которую убили в подъезде собственного дома.

В чеченском обществе на слова женщины не принято обращать внимания, спорить с женщиной недостойно мужчины, это равносильно переругиванию с диким или домашним животным, однако если женщина настойчиво повторяет обидные слова, ее ждет расплата.

Антивоенную позицию Анны Политковской я всецело разделяла, но ее слова о том, что человек, не имеющий образования из-за войны, – «просто дурак» и «лишен всякого таланта», удивляли: воинам не нужны школы, они отлично владеют мечом, а тот, кто любит литературу, прочтет ее даже под бомбами.

Между походами по иностранным посольствам Марфа Кондратьевна успевала заглянуть на митинги, где стояла с плакатами – выражала несогласие с властями. Каким образом это влияло на жизнь в стране, для меня оставалось загадкой. В доме Марфы Кондратьевны батрачили чужие люди, сама она ни чашку, ни ложку за собой не мыла.

За столом неспешно шла беседа о том, что жить в России катастрофически плохо, срочно нужны революция и восстание масс. Гости согласно кивали, но как только возникали вопросы о конкретном плане действий, Марфа Кондратьевна вскрикивала:

– На самом деле нас все устраивает! Государство о москвичах заботится. Детям – санатории, нам – бесплатный проезд по городу! Даже визу в загранпаспорте москвичам ставят на несколько лет, по Европе можно путешествовать без проблем. Другим россиянам такое и не снится!

– Нам не снится, – тихим голосом соглашалась с ней Зулай.

Прислуживая за столом, я лихорадочно соображала, куда перепрятать дневники, пока Марфа Кондратьевна не добралась до них. К дневникам правозащитница проявляла любопытство, но исключительно ради того, чтобы заполучить их и распорядиться ими, как ей вздумается.

– Мы не можем помочь Полине уехать из России. Но ты, Тюка, имеешь связи в правозащитных фондах и многим уже помогла выехать за границу! – сказал Абрам Моисеевич, опрокинув стопку беленькой.

Марфа Кондратьевна возмутилась:

– Я патриотка! Я не стану помогать Полине! Никогда! В душе я боготворю Россию! Я только ингушам и чеченцам помогаю уехать, но это другое дело – эти народы пострадали и пусть едут отсюда!

– Как же остальные народы в Чечне?! Все пострадали! – возразила я.

– Ты чудом спаслась, – поддержали меня Абрам Моисеевич и Рахиль.

– Именно! Мы с мамой знали чеченский язык, одевались, как велено по шариату. У мамы был муж-чеченец, двухметрового роста, с длиннющей бородой. Тех, кто оказался менее расторопным и находчивым, ждала страшная участь, – сказала я. – В каждом народе есть и герои, и негодяи. У нас негодяи подняли голову после Первой войны и стали истреблять земляков по национальному признаку. Махровым цветом расцвел геноцид во времена правления Масхадова! Убивали стариков, детей, женщин… Прямо приходили во двор и спрашивали, где здесь русские живут. Но были чеченцы, которые спасали и защищали русских соседей!

– Господи! Как бы я тебя в «Мемориале» показала?! Как бы в «Новую газету» привела?! Как бы позволила экспертам такое услышать?! Мы же без грантов останемся! Об этом надо молчать! Молчать! – всплеснула руками Марфа Кондратьевна. – У нас в фондах своя политика, и подобные высказывания там не пройдут! Без тебя разберемся, кто в Чечне прав, а кто виноват.

На Марфу Кондратьевну не произвели впечатления ни мои справки о ранениях, ни собранные свидетельства очевидцев, которые я вытащила из дорожной сумки.

– Давай сюда свои дневники о войне, Полина, а мы с коллегами решим, что с ними делать. Возможно, от лица чеченской девочки издадим, все лишнее уберем оттуда, – с напором заявила правозащитница.

– Тюка! Ты поступаешь неправильно, закрывая рот живому свидетелю, – недовольно высказался Абрам Мойсеевич. – Полина сама может выступать на конференциях и рассказывать о том, что видела.

Никакие доводы на Марфу Кондратьевну не действовали. Едва Лев Арнольдович посоветовал супруге поговорить с иностранными послами о дневниках, она резко возразила:

– Полина приехала мыть зад моим детям! Вот ее удел! Нянька! У нас есть свои