Читать книгу - "Пиноккио. Философский анализ - Джорджо Агамбен"

Рассказчик же продолжает убеждать себя в обратном и упоминает, что как-то раз видел пример удивительной грации у человека. После купания его спутник, юноша лет шестнадцати, поставил ногу на скамейку, дабы вытереть ее, и сделал это с таким изяществом, что, взглянув на себя в зеркало, вспомнил о статуе мальчика, вытаскивающего занозу, которую они оба ранее видели в Париже. Но когда он попытался удостовериться в этом сходстве и уже осознанно несколько раз повторил сделанный жест, ему не удалось точно воспроизвести его, и даже более того: его движения казались такими нелепыми, что невозможно было удержаться от смеха.

«В таком случае, любезный друг, – [подытоживает танцовщик], – у вас есть все необходимое, чтобы меня понять. Мы видим, что чем туманнее и слабее рассудок в органическом мире, тем блистательнее и победительнее выступает в нем грация <…>. Но, как две линии, пересекающиеся по одну сторону от какой-либо точки, пройдя через бесконечность, пересекаются вдруг по другую сторону от нее, или как изображение в вогнутом зеркале, удалившись в бесконечность, оказывается вдруг снова вплотную перед нами, так возвращается и грация, когда познание словно бы пройдет через бесконечность; таким образом, в наиболее чистом виде она одновременно обнаруживается в том человеческом телосложении, которое либо вовсе не обладает, либо обладает бесконечным сознанием, то есть в марионетке или в Боге». И когда слегка смущенный и рассеянный повествователь обращается к нему с вопросом: «Стало быть, <…> нам следовало бы снова вкусить от древа познания, чтобы вернуться в состояние невинности?» – он отвечает: «Конечно, <…> это последняя глава истории мира».

Эта идея Клейста, как известно, получила широкое распространение в современном театре: Гордон Крэг, Этьен Декру, Антонен Арто каждый по-своему восприняли ее и сделали основой своего сценического движения. Грубое и бесконтрольное нарушение принципов, по которым организовано человеческое тело, приводит актера к состоянию сверхмарионетки. Король Убю тоже марионетка[67], и про его создателя Альфреда Жарри мы знаем кое-что любопытное: он настолько сильно ассоциировал себя с этим персонажем, что в итоге отчасти сам превратился в ярмарочную куклу (полная противоположность Пиноккио, который того гляди обратится в мальчика). Если мы попытаемся подойти к нашему герою с тем же мерилом, с которым Клейст подходил к своим персонажам, кое-что, однако, не сойдется. Кукла в его случае никоим образом не превосходит человека – по крайней мере, так говорят все благонамеренные персонажи книги. А сам Пиноккио, конечно же, не собирается до бесконечности расширять пределы своих познаний. Однако если взять обратно пропорциональное отношение знания к грации, на котором и основана аксиома Клейста, эту формулу вполне можно применить к герою Коллоди: ему свойственна удивительная ловкость и упорное нежелание идти в школу и изучать что бы то ни было. И хотя разные наставники не перестают упрекать его в том, что он куда хуже настоящих мальчиков, он все равно отчасти убежден в своем изяществе и превосходстве. В эссе Клейста танцовщик приводит несколько примеров того, в чем человеческое тело несовершенно: так, медведь может легко, не задумываясь, парировать любой удар, который пытается нанести ему даже самый умелый фехтовальщик. Кукла в этой парадигме, кажется, скорее относится к животному, «органическому» миру, где рассудок становится туманнее и слабее, а грация – властительнее. Вспоминается такой эпизод: когда одноклассники Пиноккио затевают драку и выбрасывают в море буквари, учебники грамматики и прочие школьные книги, рыбы пытаются их съесть, но, «стоит им заглотить всего несколько страниц или титульный лист», они сразу выплевывают их обратно, при этом «состроив гримасу, как будто они тем самым желают сказать: “Это не по нашу честь, мы привыкли питаться чем-нибудь повкуснее”».

Впрочем, путешествие Пиноккио, по сути, – полная противоположность тому, что предлагает Клейст. Речь не о мистическом пути, ведущем к познанию вечности, а о попытке вернуться в земной рай через боковую дверь, неукоснительно соблюдая одно правило: сохранять телесную оболочку куклы. И этот рай, можно сказать, обходится герою недорого и даже весьма доступен: все это мы увидим в рассказе о Стране увеселений, где, как и в Эдеме, «всякая неделя состоит из шести четвергов и одного воскресенья». Если это место не назвать «последней главой истории мира», то в нем, по крайней мере, точно раз и навсегда упразднили время.

Для Пиноккио театр кукол играет ту же роль, что и Большой[68] театр Оклахомы для Карла Россмана, главного героя неоконченного романа Кафки «Америка». Это произведение тоже можно отчасти назвать сказкой, есть даже вероятность, что автор читал историю Коллоди в каком-то из ранних переводов на чешский или немецкий в начале XX века. Россмана, так же как и Пиноккио, неодолимо манит театральная афиша, она обещает ему, что он наконец-то найдет свое место в жизни. Если деревянного человечка встречают его братья Арлекин и Пульчинелла, то героя Кафки узнает подруга, она жмет ему руку и радостно сообщает: «Как удачно сошлось, что мы опять будем вместе»[69].

Коллоди из всех кукол упоминает именно этих двух персонажей и таким образом вписывает Пиноккио в старинную и весьма незаслуженно недооцененную традицию итальянского театра. Мальчик сообщает герою, что «вот-вот начнется» некое представление: и речь здесь о комедии дель арте. Безусловно, Пиноккио, как и другие маски, – не живое существо, и, как мы уже упоминали, они узнают в нем своего брата. Их также объединяет ловкость и «управляемая неуклюжесть» тел: в этом отношении показателен персонаж Скарамучча[70], у которого, как мы говорили, ноги, кисти рук и спина выразительнее, чем лицо любого актера. Но на этом семейное сходство не заканчивается. Арлекина, Пульчинеллу, Бригеллу, Панталоне нельзя считать самостоятельными персонажами, это скорее типажи, объединяющие в себе несколько героев, – именно поэтому, вероятно, они и носят маски. На портрете, хранящемся в Эрмитаже, актер Тристано Мартинелли, который всю жизнь непревзойденно исполнял роль Арлекина, держит в руках маску, как будто ведет вечный диалог с этой неотъемлемой частью своей идентичности. У Пиноккио маски нет и не может быть (и не только потому, что у него непропорционально длинный нос). И хотя появившиеся вследствие невероятного успеха книги Коллоди многочисленные копии деревянных человечков пытаются свести его к типажу, чудесная кукла все равно остается единственной в своем роде, неописуемой смесью, чем-то средним между типажом комедии дель арте и литературным героем. Жизнь масок уже давно не опутана тайной, поэтому им больше не нужна инициация. Пиноккио же пусть и разорвал связь со священнодействием и с трудом влачит существование, подобно герою-плуту, все равно пытается