Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

такого рода следуют и в дальнейшем. В начале 1950 г. М. К. поднимает вопрос об издании антологии «Сибирь в литературе шестидесятников и семидесятников». «Некоторые страницы явились бы прямо откровением, – пишет он Кунгурову 3 января. – Ну, кто знает, например, страницы, посвященные художественной характеристике сибирских рабочих, которые имеются у Берви-Флеровского; в книге, в свое время „сожженной рукой палача“ и которой увлекался К. Маркс[7]. М<ежду> прочим, в моей б<иблиоте>ке имеется экз<емпляр> Б<ерви>-Фл<еровско>го»[8].

За этим последуют книга об Арсеньеве (см. главу VI) и подробный проспект книги «Повести и рассказы о старой Сибири» (1952)[9], поначалу заинтересовавший иркутское издательство[10]. Но, как уже не раз случалось, ни одно из этих «сибирских» начинаний не осуществилось.

Освободившись от сибирской части своей библиотеки, М. К. стал подумывать о продаже собранных им в течение жизни автографов и рукописей других лиц. «М<арк> продал в сентябре партию книг, сейчас подготовляет для продажи вторую партию, – сообщала Л. В. 20 октября М. К. Крельштейн. – Вчера я снесла для продажи в одно учреждение целый портфель разных автографов, рукописей и прочих бумаг из его архива» (89–29; 10). Этим «учреждением» была Публичная библиотека. Сохранилась авторизованная машинописная копия заявления М. К. в Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки с перечислением рукописей XVIII–ХХ вв. (всего 27 единиц), которые и были (за исключением одной[11]) приобретены библиотекой, образовав со временем фонд М. К. Азадовского (ф. 8).

«…Продал сейчас книг на 2000 <рублей>, – писал М. К. 2 февраля 1950 г. В. Ю. Крупянской, – ну а дальше… будем изобретать. <…> Все больше и больше сомневаюсь в том, что мне понадобятся когда-либо книги по фольклору. И твердо надеюсь, что мой сын не будет этим заниматься».

Предполагался к продаже и альбом П. Л. Яковлева. В своем письме к С. И. Минц (в то время сотруднице Литмузея) М. К. описывает 20 декабря 1949 г. содержание альбома и просит Софью Исааковну сообщить ему предварительную оценку. Но продажа не состоялась, и альбом остался в собственности М. К.[12]

Материальное положение семьи оставалось тревожным вплоть до весны 1950 г. «…Мы сидим без денег, т. е. приходится обращаться к „неприкосновенному“ запасу, к<ото>рый стал т<аким> о<бразом> прикасаемым», – грустно иронизировал М. К. в письме к В. Ю. Крупянской 27 января 1950 г. Однако постепенно ситуация выправляется. С 1 января 1950 г. М. К. начинает получать пенсию «работника науки», назначенную ему пожизненно[13]. «Кризис», таким образом, оказался непродолжительным. Финансовое положение семьи меняется к лучшему, хотя недостаток средств будет ощущаться вплоть до самой смерти М. К.

В июне 1950 г. происходит другое событие, важное для М. К. на фоне его неустойчивой позиции того времени: выходит из печати первый том «Большой советской энциклопедии» (2‑е изд.)[14], где ему была посвящена краткая заметка в 20 строк. Том был подписан к печати 15 декабря 1949 г., и нетрудно определить, что заметка готовилась и проходила редактуру как раз в разгар злополучной кампании.

Заметка об ученом в таком официальном издании, как «Большая советская энциклопедия» (БСЭ), могла бы, казалось, лишь упрочить его положение: она как бы легитимизировала его имя, свидетельствовала о его присутствии в советской науке. Однако в тексте заметки оказался нежелательный абзац:

В исследованиях А<задовского>, особенно таких, как статья «Источники сказок Пушкина» (в кн.: «Литература и фольклор», 1938) и «А. Н. Веселовский как исследователь фольклора» (1938), сказалось влияние порочного историко-сравнительного метода Веселовского с его идеализмом и реакционным космополитизмом[15].

Автором заметки, состоявшейся, вероятно, благодаря С. И. Вавилову (главному редактору энциклопедии), была В. Ю. Крупянская (при участии Э. В. Померанцевой), что явствует из ее писем к М. К. и Л. В. Ключевые слова насчет «реакционного космополитизма» принадлежали, конечно, редакции, однако все попытки Крупянской протестовать оказались безуспешными. 26 ноября 1949 г. она оправдывалась перед М. К.:

…они (т. е. редакция БСЭ. – К. А.) не соглашаются снять слово «космополитизм». Я по этому поводу говорила трижды, но согласия на это не получила. Они ведь в таких вопросах не считаются с авторами. Первый раз заметка была снята Отделением (они мне упомин<али> Серг<иевского>[16]), вставлена она, т<ак> к<ак> пришло указание от Вавилова (при просмотре им листов). Но испуг у них все же остался, и это сказалось на характере заметки. Меня мучает, что, может быть, кто-ниб<удь> другой на моем месте сумел бы больше отстоять, но что я могу сделать (64–5; 46 об. – 47).

М. К. хорошо понимал, что Вера Юрьевна была не силах переломить ситуацию, и никогда не винил ее за содержание заметки. 28 марта 1955 г. она писала Л. В.:

Марк Константинович меня никогда «ни в одной 100 000 доле» (как он мне об этом писал) не считал виновной за эту заметку. Ведь мы с Э<рной> В<асильевной>[17] взялись тогда за это дело, потому что думали, что сумеем не допустить какой-нибудь гадости в отношении него. Но разве легко было справиться с той стеной, которая вокруг него образовалась, с ненавистью одних, равнодушием (в лучшем случае) других. Нужно было умереть человеку, чтобы как-то переломилось это отношение к нему (93–6; 53 об., 55).

В течение десятилетий «Большая советская энциклопедия» оставалась отражением официальной точки зрения, своего рода «общественной характеристикой». Это играло порой немаловажную роль, особенно когда речь заходила о допустимости (или «уровне допустимости») того или иного имени в печати: решения в советских издательствах и редакциях принимались в те годы с неизменной оглядкой на энциклопедию, и упоминание о «реакционном космополитизме» могло иметь непредсказуемые последствия.

В целом же заметка в «Большой советской энциклопедии», как и постановление бюро Отделения литературы и языка, создали в отношении М. К. ситуацию неопределенности: с одной стороны, ему уже не предъявлялось серьезных обвинений; с другой – продолжались упоминания о его «ошибках». Все это заметно сказывалось на нравственном состоянии М. К. – порождало в нем неуверенность в своих действиях, усугубляло нервозность и мнительность.

Упрочив свой социальный статус, М. К. не оставляет усилий по реабилитации своего научного имени. Желая добиться отмены решений, принятых весной 1949 г., он пытается использовать связи и знакомства (те, что еще оставались), обдумывает новые шаги. В январе 1950 г. он встречается в Ленинграде с А. М. Еголиным.

«У меня был большой разговор с Еголиным, – сообщает он В. Ю. Крупянской 27 января 1950 г. – Разговор, по существу, хороший, но практически, полагаю, бесплодный».

Некогда благоволивший к М. К. Еголин предпочел, судя