Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

собой, зависит от лиц, к<ото>рые встанут во главе нового края. Ведь, в значительной степени, широкий размах Новосибирска определился тем, что во главе Сибкрая стояли такие деятели, как Лашевич, Сырцов, Кассиор <так!>, – в Хабаровске – Гамарник, Кубяк…[24] Но уж, во всяком случае, кто бы ни был, мы больше не будем иметь дело с маленькими некультурными работничками вроде наших последних правителей. Стало быть, и научные вопросы и проблемы можно будет ставить не в уездном масштабе, – и о них будут судить лица, чей кругозор шире иркутского или тулуновского уезда. По слухам, уже состоялось назначение (скоро будет, конечно, и официальное извещение) – не знаю только, секретарем крайкома или крайисполкома едет один видный ленинградский работник.

Дело осложнялось еще и тем обстоятельством, что ИРГОСУН не желал отъезда Азадовского и готов был предложить ему льготные условия дальнейшей работы. Переговоры продолжались в течение всего лета 1930 г. Доцент педфака Р. А. Знаменская[25], отвечавшая тогда за кадровую политику факультета, писала М. К. 9 августа 1930 г.:

Ваш отказ от работы на Педфаке встречен был с большим сожалением. На Вас мы рассчитывали, т<ак> к<ак> были уверены, что работать Вам врачи все же позволят. И сейчас из разговоров с некоторыми товарищами и Вашей мамой я выяснила, что при ограничении часов и при создании соответствующей обстановки Вы смогли бы вернуться. Эти разговоры дали мне основание и обратиться к Вам с просьбой о возвращении на филфак. Количество часов мы могли бы уменьшить, но до какого размера сейчас установить трудно. С точки же зрения характеристики обстановки Педфака, мое обращение говорит о доверии к Вам педфаковских организаций. Что же касается выступления отдельных студентов, то я думаю, что совместная работа по воспитанию студенчества, которую нам нужно будет развить, даст нам деловую самокритику, против которой Вы никогда не возражали. Кроме того, Марк Константинович, не надо забывать, что прошлый год был годом кардинальной ломки, при которой «лес рубят, щепки летят», нынешний год, год напряженного строительства, когда все руки и головы будут особенно нужны, несомненно и обстановка будет другая.

Надеюсь, Марк Константинович, что Вы не откажете мне послать ответ спешной телеграммой и при благоприятном решении и приехать к 25 августа с. г. В случае же отказа прошу Вас взять на себя официальные переговоры с Гуковским[26] о приезде его в Иркутск.

Но все же будем надеяться на Ваш приезд (61–39).

Об этом письме из Иркутска и ситуации на педфаке, сложившейся к началу нового учебного года, М. К. рассказывал М. П. Алексееву (покинувшему Иркутск на время отпуска) 1 сентября 1930 г.:

На днях имел письмо из Иркутска. Римма[27] делала доклад бригаде по проверке степени подготовленности Института[28] к открытию. Выяснилось, что 11 человек собрались уйти. После разговоров с некоторыми удалось установить, что для этого имеется ряд общих причин, к<ото>рые, де, необходимо устранить. Неправильная политика секций, отношение ЦРК[29], самокритика, зачастую принимавшая голословный и личный характер, и т. д. Все это авторитетные организации обещают устранить. В результате почти все работники, хотевшие уйти, согласились остаться <…>

Относительно меня было заявлено, что мой уход – тяжелая потеря, что будут приняты все меры, чтоб уладить дело, если дело не в болезни, а в чем-то другом. Я получил официальное письмо от и. о. дир<ектора> Пединститута, где мне выражалось доверие от имени всех педфаковских организаций и убедительная просьба приехать.

В случае же невозможности – я уполномочен официально пригласить Гуковского.

Переговоры с Г. А. Гуковским М. К. начал еще в 1929 г. и продолжил весной 1930 г., как только прибыл в Ленинград. Судьба кафедры русской литературы на иркутском педфаке была ему не безразлична, и он пытался найти себе достойного преемника. По этому поводу он разговаривал также с бывшим иркутянином В. П. Друзиным, оказавшемся в 1930 г. без постоянной работы. 19 мая М. К. сообщал М. П. Алексееву:

Я говорил с Гуковским. Его иркутские настроения продолжаются даже и теперь. Но, конечно, для продолжения этих разговоров требуется уже определенное предложение не с моей или Вашей стороны, но от деканата. Поговорите об этом с Р<иммой> А<ндриановной>[30]. Собирается к нам ехать молодой критик, ныне оканчивающий ИЛЯЗВ, – Друзин. Он ведь и сам иркутянин. Если Гобов[31] уедет в Новосибирск, это был бы ценный заместитель. Но его репутация сейчас немного подмочена. Он исключен за неправильную линию из ЛАПП’a[32] и, вообще, сейчас объект усиленного внимания налитпост’овцев[33] и др<угих> организаций. В «Кр<асной> Газ<ете>» в редком литературном номере его не вспомнят крепким словцом. Печататься ему уже, как будто, не дают. Ну, конечно, для поездки в Иркутск он будет вести переговоры не со мной и не с Вами. Он просто, видимо, пожелает получить ордер. Так, по крайней мере, я понял из беседы с ним.

Однако ни Г. А. Гуковский, ни В. П. Друзин в Иркутск не поехали. Первый, состоявший до этого научным сотрудником Института истории искусств, был зачислен в конце 1929 г. в Пушкинский Дом, Друзин же устроился в 1930 г. преподавателем литературы в Саратовский пединститут, где проработал до 1941 г. Вакантное место занял поэт, переводчик и литературовед В. В. Гиппиус (1890–1942), автор труда о Гоголе (1924), работавший ранее в Пермском университете; с 1930 по 1932 гг. он будет руководить в Иркутском университете кафедрой русской литературы.

Попытки склонить М. К. к возврату в Иркутск продолжались и в 1931 г. Сохранилась телеграмма от Р. А. Знаменской, отправленная на новый ленинградский адрес М. К. (ул. Герцена, д. 14, кв. 19): «Приглашаем вернуться заведование кафедрой литературы телеграфьте ответ подробности письмом» (61–39; 3). Ответ неизвестен, но нельзя сомневаться в том, что со стороны М. К. последовал очередной и, видимо, окончательный отказ.

Настойчивое желание иркутян вернуть в университет М. К. объяснялось не только его профессиональными качествами как лектора и педагога, но и стремительно нараставшим распадом преподавательского коллектива. Бегство из Иркутска продолжалось. Ближайшие друзья М. К. искали себе место в других университетах. В 1929 г. уехал В. А. Малаховский – он получил профессорское место в Куйбышевском университете, где и останется до конца жизни.

Среди тех, кому пришлось в 1930 г. покинуть Иркутск, был и Г. С. Виноградов. Не удивительно: в условиях нараставшей травли «старорежимных» ученых, не желавших принимать новые установки, Виноградов выделялся своей независимой позицией и откровенными, подчас резкими