Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

поскольку Вильгельм Завоеватель и его преемники в основном переняли большинство институтов, существовавших до вторжения. Более того, Сейлз утверждает, что английские институты на всех уровнях управления оказались для норманнов «гораздо более совершенными», чем те, которые управляли Нормандией. Приживаемость этих английских институтов у норманнов позволила централизовать власть, что, в свою очередь, «сделало возможным появление идеи «сообщества королевства» как соединения нации и королевства». Эдвард Кок и Мэтью Хейл, два наиболее авторитетных английских историка, охарактеризовали Завоевание как «величайшую очевидную травму в истории Англии», но, тем не менее, пришли к выводу, что оно «почти не вызвало сотрясений в истории английского права».

В 1069 г. вспыхнуло «народное восстание», в ходе которого «англичане повсюду, раскаявшись в своей прежней легкой покорности [норманнам], казалось, были полны решимости совместными усилиями восстановить свои свободы и изгнать угнетателей». После подавления восстания Вильгельм заменил немногих оставшихся английских лордов верными норманнами и еще более укрепил власть короны. К 1086 г., когда была составлена «Судная книга», 96 % земель в Англии контролировалось самыми высокопоставленными норманнскими лордами. Возникшая в результате завоевания «чрезвычайно сильная королевская власть», а также унаследованная норманнами английская правовая система и изоляция Англии от континента впоследствии позволили и способствовали возникновению мощного центрального государства, которое впоследствии смогло навязать нации единую систему законов. Кроме того, навязанная норманнами континентальная теория и практика сделала короля верховным лордом и, соответственно, конечным «владельцем» всех земель королевства. С течением времени этот принцип косвенно позволил «королевскому правосудию» стать основой национального права.

Хотя норманнский феодализм укрепил корону, размывание границ между частной и государственной властью ограничило степень этого укрепления. В результате централизующее воздействие почти полностью ограничилось высшей политикой, касающейся отношений лордов с королем и таких вопросов, как налогообложение. Феодализм оказывал сильное влияние и на корону, поскольку в нем король и государство были более или менее слиты воедино: Король был не более чем «верховным лордом» в государстве, состоящем исключительно из лордов. В Англии уже существовали некоторые феодальные порядки и традиции, но, как утверждают многие историки, вторжение значительно укрепило их.

Один из способов минимизировать нарушение стандартного повествования — рассматривать Вильгельма как одного из претендентов на престол в кризисе престолонаследия, вызванном смертью короля Эдуарда Исповедника. В такой интерпретации битва при Гастингс в 1066 г. становится событием, в ходе которого Вильгельм успешно противостоял Гарольду, шурину Эдуарда. С точки зрения феодальных традиций и практики Вильгельм Завоеватель имел законные, хотя и не окончательные, права на престол и в этом смысле был вполне «английским королем». Многие английские лорды приняли его в этом качестве, хотя бы потому, что прагматично подчинялись реалиям военной власти. С этой точки зрения консолидация нормандского правления привела лишь к минимальным разрывам с феодальными традициями, даже если впоследствии вызовы короне привели к массовой замене английских лордов нормандцами.

Однако норманнский феодализм был несовместим с предвестниками английского национализма, который, по мнению историков, развивался в предзавоевательные века. С этой точки зрения норманны, включая Вильгельма Завоевателя, были просто пришельцами, которые «были французами, французами по языку, французами по закону, гордились своей прошлой историей… которые рассматривали Нормандию как члена государства или группы государств, обязанных служить… королю в Париже». В самом последнем отрывке своей книги Стентон пишет:

Норманны, вошедшие в состав английского наследства, были суровой и жестокой расой. Из всех западных народов они были наиболее близки к варварам в континентальном строе. Они не создали ничего в искусстве или образовании, ничего в литературе, что можно было бы поставить в один ряд с произведениями англичан. Но в политическом отношении они были хозяевами своего мира.

Хьюм осуждал норманнов как «настолько развратный народ, что его можно назвать неспособным ни к какой истинной или регулярной свободе, которая требует такого совершенствования знаний и нравов, которое может быть только результатом повторного изучения и опыта, и должна дойти до совершенства в течение нескольких веков устоявшегося и установленного правления». По мнению Хьюма, «повторное изучение и опыт» веков сохранялись в местных органах власти, где, по словам Стентона, «каркас древнеанглийского государства пережил завоевание», а «привычный курс» управления продолжался более или менее так же, как и всегда. В этой интерпретации устойчивая подструктура общества состояла из английского народа и народных традиций и практики местного управления.

Эти институты, созданные английским народом в течение шести веков после саксонского вторжения, были полностью адаптированы к ценностям и нормам народного общества (более того, являлись их синонимами). Таким образом, в рамках своих общин и институтов простые люди поддерживали очаг английской свободы, даже будучи подчиненными норманнской власти силой оружия.

Например, сохранение английского языка в качестве языка народа часто приводится в качестве доказательства того, что норманнское влияние так и не проникло в культурное ядро нации, несмотря на то, что Вильгельм приказал во всех школах королевства использовать французский язык в качестве средства обучения. Французский также стал языком королевского двора и, соответственно, был взят на вооружение теми англичанами, которые притворялись в вежливом обществе «преуспевающими в этом иностранном диалекте». Хотя французский язык во многом стал идиомой, английский язык широко использовался городским и сельским населением, а также предпочитался большинством тех, кто умел читать и писать. Сохранение английского языка среди простого населения обеспечило и подтвердило сильную идентичность и культуру нации в течение примерно столетия после Нормандского завоевания.

Хотя французский язык был языком судов и юридических документов, норманны принесли с собой мало письменного права, поскольку, по словам Хьюма, вторжение «произошло в самую полночь правовой истории Франции; действительно, они принесли эту полночь с собой». В отличие от этого, английское право уже было доступно в сводах законов и трактатах и в таком виде оказывало влияние на норманнских судей, поскольку в противном случае они централизовали и адаптировали судебную практику к своим потребностям. Таким образом, основные положения и конструкции национального права оставались английскими, даже если судопроизводство велось на французском языке. Английский язык обеспечивал как грамматику, так и общую структуру права, в то время как французский вносил лишь технические термины.

В 1362 г. был принят статут, в котором официально признавалось, что «французский язык мало понятен» английскому народу, и, соответственно, предусматривалось, что впредь юридические документы и разбирательства должны быть «заявлены, показаны, защищены, отвечены, обсуждены и рассмотрены» на английском языке. Этот статут лишь признавал, что по мере того, как нормандские преемники Вильгельма все больше вливались в английскую культуру и охватывали ее, английский язык становился неотъемлемой частью официальной государственной практики и языком королевского правления.

Даже после того, как вся власть в высших эшелонах английского государства «перешла из рук туземцев