Читать книгу - "Дневник (1918-1919) - Евгений Харлампиевич Чикаленко"

и побыть, сколько хватит времени, дома в своей семье. Когда доехали до Кононовки, я распрощался с Саликовским и выскочил из вагона. На перроне увидел брата Ивашка, который во время отъезда нашего из Киева был там и никакого желания тогда не выражал поехать в Кононовку. Удивился я и сразу же начал расспрашивать о причине его приезда. Оказалось, в Киеве вскоре после нашего отъезда начались репрессии против украинцев. Очень много людей было арестовано, а среди них и Ивашко. Только благодаря хлопотам Ефремова удалось ему освободиться, и по совету того же Ефремова он поехал в Кононовку, чтобы, если удастся, остановить меня и задержать на некоторое время. В Киеве уже все чувствовали, что дни деникинской власти сочтены. А осенью-то мухи злые, и вот разъяренные деникинцы много зла наделали и, вероятно, еще и теперь делают. Рассказал мне Ивашко о многочисленных расстрелах украинцев. Особенно меня поразил расстрел Компанийца, одного из самых приятных энтузиастов нашей освободительной борьбы. О нем стоит где-то отдельно сказать, потому что он стоит того, чтобы память о нем осталась в писаных документах нашего времени.

Опечаленный ехал я с Ивашко в село и долго-долго не мог как-то примириться со смертью Компанийца. Ивашко не мог мне подробно всего рассказать, потому что только слышал его фамилию как расстрелянного, а кто он был, Ивашко совсем не знал. В Кононовке, как в том числе и в нашем доме, настроение было грустное и тревожное. Никто по деникинской власти не грустил, а все грустили по тому, с какими настроениями и тенденциями придут красные. Многие крестьяне, увидев меня, когда я ехал со станции, а другие — услышав о моем приезде, приходили к нам группами, желая узнать, что там слышно, где я был. А где я был, то они знали уже со времени приезда Ивашка из Киева.

Интересно было наблюдать, как любая власть, какая только ни устанавливалась с самого начала революции, быстро опостылевала крестьянам, и они ждали хотя бы худшей, но другой. Конечно, каждая власть имела своих сторонников среди разнородной крестьянской общины. Были между ними сторонники и красных, и белых, и украинцев. Конечно, в Кононовке последних было больше всего. Веселые минуты испытал я, когда к нам пришел друг нашей семьи, богатенький дядя Андрей Боровик. Он не скрывал того, что все-таки при царе было лучше, чем при революции, и он ждал, как видно, деникинцев, которые установят такую власть, которая наведет «порядок». И вот какое ждало его разочарование. Он с природным юмором, усиленным на этот раз, как и частенько перед тем, самогоном, рассказывал под хохот собравшихся односельчан о случае, который произошел с ним. Когда пришли в село деникинцы, еще осенью, когда шли с юга на Киев, он вышел на улицу в праздничном настроении и в праздничной одежде. «И вот подумайте, — говорил он, — я думал, что это старый режим возвращается, а они с меня посреди улицы сапоги содрали». Сапог-то ему, при его достатке, вероятно, не было уж так очень жаль, но этот факт весь его образ мыслей и надежд перевернул вверх тормашками. И он теперь не знал, чего и от кого ждать и на кого можно надежды возлагать… В таких разговорах групповых прошло два дня, а может, чуть больше. Однажды вечером пришли к нам гуртом несколько ближайших друзей из кононовчан. Стали они рассказывать, что с северо-запада надвигаются красные. Пересказывали слухи о том, что уже Прилуку окружили, наверное, и Пирятин заняли, а у нас будут где-то завтра, может днем, а может утром. Советовали мне не оставаться в Кононовке, а идти куда-то. Доказывали, что где-то в пути, при встрече с красными, так сказать, на нейтральной почве, легче будет скрыть свое помещичье происхождение. И я полностью с ними соглашался, и сразу же решил на рассвете уйти из Кононовки. Мама очень беспокоилась, но тоже согласилась с тем, что дядьки правы. Согласилась мама и с тем, что и Ивашко лучше идти со мной, и только беспокоилась о том, чтобы мы не слишком поздно из дому вышли…

На следующий день утром мы с братом встали спозаранку и, еще как только светало, вышли из дома и направились к железной дороге так, чтобы не через село идти, а огородами. В утренней тишине слышны были время от времени далекие-далекие пушечные выстрелы в сторону Пирятина, и казалось, был виден даже багрянец какого-то далекого зарева. Было довольно холодно, но мы шли быстрым шагом, так что не мерзли. Вышли на колею и, идя между рельсами по шпалам, довольно быстро проходили будку за будкой, направляясь на Черняховский разъезд, а затем на Яготин. Ни один поезд нас не догнал и навстречу нам не ехал. Движение, видно, замерло полностью. Где-то около полудня подошли мы к Яготину и уже издалека заметили на Яготинской станции движение людей в солдатских шинелях, а когда подошли совсем близко, то увидели, что это уже были красные… Документ я имел хороший — удостоверение из гимназии, где я работал учителем в Киеве, о том, что я по семейным обстоятельствам, то есть, в связи с болезнью моей жены, еду на какое-то там время в село и что должен вернуться в какой-то там день. У брата Ивашко тоже был документ из той гимназии, где он учился. Итак, когда к нам подошли возле самой станции несколько красноармейцев с вопросами, кто мы, откуда и куда, то, увидев наши документы, очень легко отстали от нас и, потеряв интерес, пошли в разные стороны. Только один, более подозрительный, пошел следом за нами, и когда мы забрались в какой-то постоялый двор или пивную, то и он через некоторое время зашел туда и все поглядывал в нашу сторону. Взяв чаю, мы с братом достали из дорожных мешков свои продукты и начали подкрепляться. Я для спокойствия окликнул нашего недоверчивого провожатого и пригласил его вместе с нами подкрепиться, высказывая предположение, что, вероятно, им в походах и переходах туговато с продуктами бывает. Тот охотно к нам подсел, и так мы за чаем и едой немного его приручили. Расспрашивает, куда мы едем. Я говорю, что в Киев, потому что и так задержались, потому что поезда уже несколько дней не ходили, а пешком опасно было идти, пока деникинцы везде бродили… Тогда он говорит, что нам бы надо было бы здесь переждать, потому что кто его знает, что там, в направлении Киева, делается. Он знает только, что их часть первая до железной дороги дошла,