Читать книгу - "Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев"

земля;, ожидали люди большой войны с лехами и с печенезями. Полотьскии князь поссорился с ятвяземи, и кончился долгий мир, и вновь почались брани и людьские беды; дымом поднимались обретения общин, родей и целых племен; вспомогали ятвязем семголи и варязи. И кругом были недовольные, и осуждали Володимира, больше всего пеняя ему, что простил Святополку, а не покарал жестоко за измену; нельга ведь князю проплати ни единой неправды, дабы не погубити ся и земли своей мнозими неправдами. Всяко зло, коли не наказано, обращает людье на князя.

И пришло возмездие: обидевшись на отца, Ярослав отказался присылати в Кыев полюдье [329]; и ссылался на неурод, было же пустой и очевидною отговоркою; сместил (Ярослав) по примеру Святополка Володимиро-вых воевод и удвоил дружину за счет варязей. И триждь посылал к Ярославу Володимир с увещаниями, але без пользы, – тяжкий удар в родительское сердце: почал ведь (Ярослав) препиратись в пору крутого стесненья: егда напали печенези, и переяславцы, потерпев поражение, молили о скорой допомоге. Хворый, але превозмогая страдания плоти, снарядил Володимир Бориса супроть печенезей. Провожая, рече: «Казню Яро-полка, чтоб отвадити сыновей терзати печень отец своих». И велел сбирати новое войско и мостити реки для обозей, говоря, сам пойдет на Новгород, але сокрушил недуг великого князя. И слег в постелю, но и тогда не отступился, не пал духом, исполненный надежды и обыкший к силе. Рече: «Погожу седмицу». И повезли его в Березье, в новый, не обжитый еще терем, идеже содеялось ему совсем плохо. И позвали Фотия, инока Печерского монастыря, мужа велми учена и любима Володимиром; и умре великиии князь ™, не веривши в свою смерть до самой смерти.

Холопе, холопе, кто из холопей не надругался над телом мертвого господина? Умолчали подло о смерти Володимира митрополит и первые велможи, боясь Свя-тополка; он же появился в Кыеве, едва известили о недуге отца, и просил дозволения пойти воеводою су-проть Ярослава, ибо ненавидел брата, аки главного себе соперника. Однако ж и таити долго о кончине великого князя было неможно: стояла жара, и тело подпортилось331. И возвестили, егда уже молва о смерти потрясла Кыев, и Святополк, занявши княжий терем со своими мужеми, потребовал привезти покойного и вызвал к себе турьскую дружину; але тоже не послал вестников по Русьскои земле, велев напрочь закрыти кыевские вороты; и переняли дороги, не впуская и не выпуская людье. Рече Святополк при погребении: «Аз есмь старший, более всех любимый и любящий сын почившего, и се наследую, верный заветам». И сместил всех, принявших враждебно, иных тотчас повесил, а поклонившихся осыпал подарками; и пошли велможи Еереницею, и каждый проискливо воздавал хвалу Свя-тополку, обещая верную службу. И князи церквы, на-стращены свирепостию, приняли Святополка с притворным радушием, быццам запамятав, что не дорожит христовой верой. И видя поддержку, ободрился Святополк и послал убити братьев Бориса и Глеба, дабы не оспорили его прав и не сложились с Ярославом. Братья, предупрежденные о замыслии, пытались защитити ся, быша однако вероломно оставлены велможами и слугами; поторопились холопе предати слабых, ожидаю-чи себе мзды от сильнейшего [332]. Се растление нравов, насмешка над обычаем, неслыханный прежде позор! Быти ли живу слуге или гридю, покинувшему в беде князя? – но то прежде, то прежде, ныне же процветает. Не отрекся бы Володимир от христов, увидев мерзости, творимые на свежей могиле? Христос явил облик в терзающих Русьскую землю. Всё смешалось, честь оборотилась в пустое слово, люди погрязли во лжи и двуязычии; лишились правды и даже желания правды. Подлое вершилось повсюду уже открыто, и кто возвышал голос совести, платил жизнью. Ярослав, ненавистник отца, получал тайные вести о замысльях его от

Предславы, сестры, девы быстро растлившейся в пре-мерзких похотях, тоже зложелателя к отцу своему – обвиняла Володимира, и за Болеслава не отдал и в Царь-граде не просватал; и вот, готовясь выступити супроть великого князя и не ведая еще, еже умре, учинил Ярослав в Новгороде кровавое побоище, убивая с помощью варязей приверженцев Кыевского стола и Великой Руси, верных мужей Володимировых; они же, вооружившись, призвали новогородцев и стали посекать заморских наймитей. И не погнушался Ярослав вероломно отмстити своему народу: успокаивая и сея обещания, отнял мечи, а вслед за тем перебил безоружных; и пролилась кровь неповинных, вопия супроть лжи и насилия [333].

Тако неправое дело, кем бы ни вершилось, оканчивается стыдом и позором. Вещими быша словы, неко-ли изреченные Володимиром: «Чем величее муж, тем нелепее (его) конец».

Домыслы и догадки обкутали смерть Володимира, а правды ни от кого не слыхал, свидетелей не осталось. Живуча молва при живой лжи, не умолкает в людех. Иные говорят, не умре Володимир, и другой муж бысть погребен под именем его; возмущен безмерно алчностью детей, коварством и хитростями князей церквы, Володимир разочаровался в княжении, разуверился в правде, отвратился христианского учения и ушел в Болгары, идеже скончался тихо, отшельничая, в правой вере, чтя Могожь и Влеса. Другие утверждают, был отравлен по сговору неких епископов и князя Бориса, добавляя (при этом), еже Фотий, инок Печерского монастыря, по вокняжении Святополка исчез бесследно. Не смею ни приняти, ни отвергнути, ведаю же, что христы присвоили себе новые права, ссылаясь на словы Володимира, изреченные якобы в день кончины [334]; и вот, еще более неволя души, потащили христы люд на расправу, и правда совести и желания была для них первым преступлением.

Се пример горькой судьбы: покинул Володимир родных бозей, и бе оставлен ими. Умудрили же его ради пущей казни: тянулся к мудрости, але не проницал ее. Любил чтение о великих мужех, находя пользу в поступках и поучениях; примерным государем считал Актавия 335, оглашавшего пред думою и народом писания мудрых, але николи никому не следовал. Из князей Словеньской земли больше всех хвалил отца своего Святослава, замечая с грустию: «Великие души терзаются убогостью человеческого и жаждут божественного, оно же недосягаемо…» 336

Его деяния не принадлежат уже ему; желания вознесли и желания погубили, но что человец без желаний? Узнав о смерти Володимира, Мирослав воскли-ца: «Умре ворог мой, кого ненавидел больше других, и се горюю. Странно горе мое не разделити, але человечно оно». И было – как бы внезапу замерло пение птиц, жутко умолкло округ и смешалось в сомнении. Уходили многославные вожди племён, и леты погребали память о них, и не скорбели юные побеги о вырубленных рощах, – в первые же дни терзает взор пустота: бе хозяин – и нету, бе властель – и явилось подобие его. Смерть