Читать книгу - "Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев"

Центре-сердце, каким в эти два часа представительственно выступает наше, мое сердце-душа, орган-молекула Мировой Психеи. И не просто Мировой, но – Русской Сути, Души… Об этом и будет речь далее.

Чапай-птица налетает, ошеломляя нас, средних смертных, – так же, как Моцарт по мысли пораженного Сальери:

Как некий херувим,

Он несколько занес нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь!

Да, такое фортиссимо, что задается первыми кадрами фильма, – уже пророчит конец, погибель, трагедию, ибо не может человек вынести такого экстаза долго:

Мы в небе скоро устаем, —

как исповедал Тютчев в «Проблеске». Или как Некрасов о том же: человек = «рыцарь на час» – вот именно: тот, сколько длится фильм…

Но зато сей час – коронный, звездный час нашей, всех души, благодаря именно сему Проблеску с Неба, каков герой-искра Божья Чапай. И как в том же стихотворении Тютчева сказано про этот час прозрения: в нем через нас

По жилам небо протекло —

так вереницей кадров Небо – не с овчинку, а лентой-стрелой вытянулось (вот Высь = Даль!) и вонзилось, пронзило нас собой – чем-то горним, сверхмерным – и оставило на всю жизнь

Влажный след в ложбине —

как Тучка золотая в морщине старого Утеса.

Эта крылатость Чапая-птицы – даже в бурке его, что развевается. Орел contra Ворон – вот тут сюжет. Лейтмотив души Чапаева:

Черный Ворон!.. Что ты вьешься надо мной?

Ты добычи не дождешься: Черный Ворон, я не твой.

Орел и Ворон! Да этот же символ и в «Капитанской дочке»: Пугачев там сию притчу рассказывает и свой выбор: чем жить триста лет и питаться падалью, лучше жить тридцать, да кормиться живою кровью. Опять: длительность и миг. Томление бессобытийного прозябания, бессрочное, – и миг вспышки, воли и полета – ценою смерти. То же и в притче Горького о Соколе и Уже, о сердце Данко, о Буревестнике и гагарах: «Им, гагарам, недоступно упоенье битвой жизни»…

Но вот что поразительно в фильме: ведь война изображена, бои – и нет черепов, рук-ног, крови, стонов, чем так перенасыщена палитра современного кино – как раз эпохи мирной жизни, особенно в кино американском, где наша душа словно принуждена лакать кровь, пригнетена похотью очей… И то понятно: ведь это упырям, теням, роботам присуще для самооживления приникать к живой крови. Но отсюда, как и в математике, можно сделать умозаключение «от противного»: значит, там, где жизнь и история – реально страстно-кровавая битва, как у нас в Революцию, Гражданку, Коллективизацию, Гулаг, Войну Отечественную, – там душа стремится из кровавого месива и крошева возлететь в чистое небо, в душевную жизнь[64]: не столько в телах, а в переживаниях, тонких отношениях, взглядах робких, когда

Шепот, робкое дыханье…

(Так что «лакировка» действительности в искусстве – была не только социальным заказом власти и ее идеологии, но и отвечала душевным ожиданиям измученных в реальности людей – в 30-е годы, 40-е, послевоенные. Когда стали с удовольствием ужасами и обличениями нашей жизни зачитываться? Как раз в мирные годы хорошей (относительно) жизни – в годы «оттепели» и «застоя» и начала «перестройки». – 25.8.95.)

И в фильме «Чапаев» – как не грубо, а нежно-трепетно идет сдружение, слюбление, привязанность между комиссаром и Чапаем, между Петькой и Анкой, между Петькой и Чапаем! И вообще – атмосфера Любви там: войска к своему герою, преданность и самопожертвование – и его за них, и их за него.

А высшие моменты всепронизывающей фильм Любви – это песни, что, как музыкальные узлы, собирают вокруг себя эпизоды действия. На них не жалко фильмового скудного времени, в них душа распускается-расцветает, и это – как сцены любовных соитий в других фильмах. Тут слияние душ в гармонии: идет хоровое пение, или двухголосие-втора, или сам Чапай с Черным Вороном, своим демоном, состязается в задумчивости: «Что день грядущий мне готовит?..»

(И это – очень русское в фильме «Чапаев». Вспоминается, как Гоголь писал о песне, что протяжна и щемит душу и раздается по бескрайним просторам России – как голос души, Логос России. Не рационалистическое Слово, а именно выпеваемое – в песне, поэзии или симфонизме мышления, в полифонии русского романа, – лишь так дышит и выражает себя Русский Дух – оптимально, предельно, искренно… «Бесконечному простору» Руси соответствует, конгениальна именно русская песня – как его ум и дух… – 25.8.95.)

Другой музыкальный узел – это «Лунная Соната», которую играет белый полковник в изысканном интерьере (а те поют – вповалку на полу, разбросанные, в пиитическом беспорядке воли и органики; в живописной пестроте одежд и поз) за божественно рядной клавиатурой фортепиано (стройной, как ряды офицеров в «психической атаке». – 25.8.95): кадр вводится с крышки открытой сего королевского высочества из инструментов: рояль («руайяль» royal = «королевский», по-французски) – потрясающей красоты силуэт и ряды струн крупным планом – что трубы органа! Так против стихии народной и голоса природы в песне – высший продукт цивилизации, культуры. Форма лиры – такой у крышки изгиб.

О, это – как крыло Черного Ворона – эта гробовая Чапаю крышка «руайяля». Но и – достойный антипод и контрагент по красоте инфернальной формы. Как и то, что исполняется на рояле – Бетховен! Вот: Бетховен contra Моцарт (Чапай-архангел ему выше нами уподоблен). Равномощно идет состязание миров. Дворянская цивилизация, ее два века с Петра, и ее высший цвет – рыцарственное офицерство Белой Гвардии шествует прямыми линиями и вертикалями в «психической атаке» каппелевского корпуса. И в этом тоже диалог: прямые линии и квадратные углы – это линии Социума, Цивилизации, механического гражданского общества (правого = прямого). А чапаевцы все – в вольных конфигурациях (кривые = линии Природы, естества, женские, Матери-и…) и воюют, и лежат, и одеты так, чтоб одежда не мешала душе – на распашку и на вылет на волю, и погибать – так с музыкой!

Да, и это народное присловье и чаяние выражено песнями и всей музыкальной ритмикой фильма.

Белый стан изображен чуть шаржированно в фильме, резкими, даже плакатными штрихами: лысый, лопающийся от еды и шампанского, пузатый и с пресыщенным лицом умного циника полковник, при нем самонадеянный молодой офицер, плакат в штабе каппелевского корпуса с надписью: «Чапайцы убегают, словно зайцы»… И можно бы упрекнуть, что не паритетно, не равномощно изображен противник – и тем понижается и образ Чапаева и его