Читать книгу - "Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов"

наиболее авторитетным религиозным текстам, сколько истолковывал выполнение церковных предписаний в княжой политике. И эта "церковная теория", и применение ее в практике княжеской деятельности, на первый взгляд, существенно разнятся. Например, по мнению Р. Пиккио, в автобиографической части "Поучения" "идеализированный образ благочестивого князя уступает… место человеку, обремененному тяжелыми заботами и не всегда одушевленного кротостью и благодушием"[1841]. По словам А.М. Панченко, "…в княжем ремесле в мирском поведении десятословие и нагорная проповедь им нимало не учитывались"[1842]. На то, что декларируемые в наставлениях идеалы Владимира Мономаха не согласуются с фактами из его автобиографии, указывала и Е.Л. Конявская. "Например, — писала она, — рассказывая о походе с отцом на Полоцк, автор спокойно констатирует: "Ожьгъше Полтескъ". Не стыдится он упомянуть, что, пойдя в союзе с половцами на Минск, "не оставихом у него ни челядина, ни скотины""[1843].

Но так поведение Владимира воспринимает современный исследователь, а не современник Мономаха и не сам князь. Для Владимира Всеволодовича, как и для его современников, описанный в "автобиографии" тип поведения князя, несомненно, общественно-одобряемый. Мономах, судя по всему, был искренне уверен в праведности своей жизни, которая могла служить наглядным образцом и для его сыновей, и для других князей. Если Владимир и являлся не вполне "нормальным" в плане благочестия, то, как говорится, "в обратную сторону". Далеко не все князья были настолько благочестивы, как описанный в "Поучении" главный его герой. Причем, изображенный в "Поучении" Владимир действовал, как и подобает "хорошему князю", не только в тех случаях, когда расправлялся с "погаными", но и в тех, когда брал на щит враждебные ему русские города и обращал в рабов их жителей. Владимир Мономах, действительно, не только не раскаивался по поводу того, что участвовал в сожжении Полоцка, что с черниговцами и половцами разорил Минск, не оставив в нем "ни челядина, ни скотины", но и ставил эти деяния в длинный ряд своих подвигов[1844]. Но почему он, собственно говоря, должен был раскаиваться? Так поступали с врагами и до, и после него. Да и библейские герои, на которых равнялись благочестивые князья, были ли более милосердны к противнику? Князю, в первую очередь, следовало заботиться о вверенной ему земле, а для этого наводить страх на реальных и возможных противников[1845]. Что же касается защиты христиан, то она понималась, прежде всего, как защита от неверных. И здесь Мономах мог с гордостью заявить, что многих "сблюдъ по милости своеи и по отни молитве от всех бедъ"[1846].

Сходные оценки превалировали и в обществе. Поэтому Владимир Мономах откровенно говорит о рассматриваемых событиях в своем сочинении, которым, вероятно, хотел увековечить в потомстве свои "труды" и которое рассматривал, судя по всему, как духовное и политическое завещание[1847]. Поэтому трудно согласиться с Е.Л. Конявской, что "уроки", даваемые Мономахом детям, "не выводятся непосредственно из его жизнеописания"[1848]. Выводятся, и еще как выводятся.

Тому, что "Автобиография" изначально задумывалась как отдельное произведение, противоречит и другой факт. Автобиографический жанр Древней Руси неизвестен, равно как и Византии[1849]. Элементы этого жанра, как признают исследователи, известны только по отдельным автобиографическим заметкам в составе памятников XVI–XVII вв.[1850].

Таким образом, "Автобиография" изначально не самостоятельное произведение, а органичная составная часть "Поучения". Как бы там ни было, до нас дошел один из наиболее ценных источников по истории Древней Руси, предоставляющий исследователю возможность получить информацию, как говорится, из "первых рук".

Понятно, что мы никогда уже не узнаем точно о побудительных мотивах, заставивших князя взяться за перо. Существующие на данный момент точки зрения весьма гипотетичны. Наиболее обоснована, с позиции важности побудительного мотива, гипотеза М.П. Погодина и С.М. Соловьева, согласно которой толчком для написания "Поучения" послужила встреча с послами братьев на Волге. Эта точки зрения недавно подверглась критике со стороны А.А. Гиппиуса. По его мнению, "в 1100/1101 г. поводом для написания "Поучения" послужило… вступление во взрослую жизнь" одного из сыновей Мономаха — Ярополка Владимировича. "Таким образом, Мономаху не нужно было никаких экстренных обстоятельств, чтобы взяться за перо…"[1851], — полагает исследователь.

Точка зрения А.А. Гиппиуса следует в русле логики, заданной в свое время Н.В. Шляковым, который полагал, что Владимир Мономах, "выпуская в январе — феврале 1119 года 17-летняго Андрея из под своего личнаго руководства… благословил его между прочим своим Поучением, как руководством в предстоящей деятельности князя и самостоятельного человека…"[1852]. Такой подход несколько упрощает и, если так можно выразиться, "приземляет" ситуацию. И до Ярополка (тем более — до Андрея) у Владимира были сыновья, достигавшие возраста "совершеннолетия", однако это не побуждало его "браться за перо". Поэтому удивительно, что для Ярополка (или Андрея) он сделал исключение. Кроме того, необходимые наставления сыну Владимир мог дать и в устной форме. Для того, чтобы взяться за написание поучения (учитывая значимость письменного текста на Руси того времени), нужен был, все-таки, особый повод. Таковым, вероятно, и стала знаменитая встреча на Волге, а еще более того, само "гадание", раскрывшее Владимиру Мономаху нечто такое, что он уверовал в свою избранность и решил не только зафиксировать результаты открывания Божьей воли, но и сопроводить их поучением, которое задумывалось гораздо более широко, чем наставление одному из вступающих в жизнь взрослых сыновей. Мономах апеллировал не только к сыновьям, но и к своим потомкам в целом. А более всего, он утверждался сам. Начав записи с упомянутого "гадания", Владимир счел нужным завершить их тогда, когда полученное им "гадание" сбылось. Знаменательна и окончательная фраза: "Божие блюденье леплее есть человеческаго"[1853].

Могли, конечно, быть и другие причины. Возможно, и скорее всего, совокупности целого ряда факторов мы обязаны появлению этого уникального памятника. Однако главная задача, стоявшая перед автором, на наш взгляд, прослеживается достаточно отчетливо: Владимир Мономах, "поучая детей", рисует идеальный образ князя в жанре, если так можно выразиться, автопортрета. Но "портрет" идеального князя пишется не просто "с себя"[1854], а с библейского образа правителя, которому Владимир Всеволодович придает свои индивидуальные черты.

Главное для князя, согласно "Поучению", — достичь царствия небесного и наставить на тот же путь спасения своих детей. В принципе, та же цель, что и для любого доброго христианина. О важности ее достижения для средневекового человека свидетельствует, например, введение догмата о чистилище у католиков. Это был своеобразный компромисс между церковью и паствой, основной массе которой выполнение требований, выдвигаемых святыми отцами для спасения души, видимо, казались непосильными. Именно под давлением верующих, которые, по словам А.Я. Гуревича, "нуждались в