Читать книгу - "Одна маленькая жизнь. В поисках следов - Маттиас Клингенберг"

две молодые женщины. Рядом стоят газонокосилка и прислонённые к стволу садовые инструменты. Женщины улыбаются, оживлённо болтают, доставая из пакета вареники, – поздний обед.

Мы не задерживаемся. Мне не по себе среди этих братских могил. Не потому, что меня шокирует присутствие тысяч мёртвых, точнее их останков, но потому, что я никак не могу избавиться от гнетущего чувства, которое одолевает меня здесь: тысячи преимущественно молодых мужчин погибли за преступный режим. Тысячи молодых немецких мужчин, несмотря на свой возраст, успели принести столько горя. Мне стыдно за своё происхождение – здесь, на этом аккуратном, ухоженном немецком кладбище в украинском Житомире.

Мы молча едем по хорошей дороге – назад в город-герой. Я прощаюсь с Еленой и Алексеем, передаю Павлу пожелания скорейшего выздоровления и беру такси в аэропорт Борисполь.

Несколько дней спустя в почте обнаруживается письмо от Константина из Ирпеня. Я переслал ему фотографии деда – по крайней мере, те, что, на мой взгляд, могли быть сняты во время «русской кампании» – и попросил ещё раз посмотреть, не узнает ли он что-нибудь. И Константин действительно узнал – монастырь Кармелитов Босых в Бердичеве. К письму он прикрепил вордовский документ с фотографиями разных десятилетий прошлого века, а также русскоязычный текст об истории монастыря. На фотографии Карла – это становится ясно, когда я сравниваю её с присланными довоенными изображениями – видны разрушения: главная башня лишилась стропил, боковая, меньшего размера, наполовину разрушена. В приложенном тексте содержатся пояснения: во время Второй мировой войны Мариинский костёл сильно пострадал, в 1941 году пожар уничтожил икону Пресвятой Девы Марии и монастырские постройки. Я горячо благодарю Константина за отправленные материалы и одновременно выражаю сожаление, что этот значимый монастырь – согласно тексту, главная достопримечательность города – был уничтожен моими предками.

Два дня спустя Константин отвечает: «Дорогой Маттиас, я хотел бы добавить, что монастырь был разрушен пожаром, который случился до начала войны. Эту информацию я нашёл в интернете. Но всё равно очень жаль…»

Читая письмо Константина, поначалу я, конечно, испытываю облегчение, но потом у меня возникают сомнения: я раздумываю, не следует ли ещё раз проверить, что это был за пожар. Я гуглю, просматриваю украинские и русские сайты, читаю страницу за страницей, но не нахожу никакой дополнительной информации о пожаре – ничего, что бы подтвердило или опровергло версию Константина.

Что ж, пусть будет так, мне следует верить Константину. Но я не могу избавиться от ощущения, что он мог написать это только для того, чтобы успокоить меня.

По дороге в Житомир

Киев

Железнодорожный мост в Ирпене

Посетители экскурсии выходят из дота

#деревня

лежит в тисках у полей

пожравшая ландшафт сельхозпустыня, свекольная степь, пшеничномонотонность

красный кирпич, клинкер, фахверк

колдобины, ямы!

наша-деревня-должна-стать-прекрасней[14]

безлюдье и запустенье

огромные тачки-членомерки

шальные подростки на остановке

пивные банки опустошены

на входе в клуб мопеды и чопперы, лисьи хвосты на рулях

мясная лавка закрыта, асфальт в облупившейся краске

стрелковый союз, пожарная команда и вечная память героям в граните

поднятие флага и «у нас был товарищ»[15]

переулок у школы, здесь жила моя первая,

а метров через сто – моя бабушка

киоск – пьянчуги у прилавка, кюммерлинг с пивом

я ворую сладости – копеечный «салино» – из круглых пластиковых банок «харибо»[16]

пластмассовые лейки на кладбище стоят весенне-зелёные

здесь лежит урна с прахом Анны, а рядом – все прочие

что, теперь мы, правда, мертвы?

очередной ЖК, типовые дома, бэушные машины

солнечная панель – одна, каким-то чудом, навесы на стоянке, поросшие мхом

районы-кварталы, домашнее насилие

экономкласс, репутация так себе

союз эстетики и тщетности

да, все и правда мертвы

в роще подожгли старейшее дерево // 500 лет? // пожарную бригаду пришлось вызывать трижды // скука порождает агрессию

Г.

Гаденштедт/Баргфельд

Первое, что видишь, – голая пустыня

Вплоть до горизонта, а затем

Мутный свет, сквозящий из другого мира,

И всё окружено ничем.

Кид Коппхаузен. Шаг за шагом

Тбилиси, 18 января. В этот день 100 лет назад родился Арно Шмидт. Шмидт бежал от мира, искал уединения – и нашёл его в Люнебургской пустоши, в небольшой, на 150 жителей, деревушке Баргфельд. Поселившись в маленьком деревянном доме на окраине, он первым делом огородил свой участок и установил деревянные ворота, сделанные по его эскизам. Но обзаводиться звонком не стал. Позже он обсадил забор растениями, чтобы защититься от взглядов чужаков. «У хорошего писателя не должно быть ни друзей, ни религии, ни родины», – говорит Шмидт в одном из интервью. Баргфельд расположен ровно в 60 километрах к северу от деревни, где находится парикмахерская моего деда. В фильме, посвящённом столетию писателя, стремление Арно Шмидта к уединению и поиски собственного убежища представлены как следствие изъянов его характера и работы, постепенно поглотившей творца. Я утверждаю, однако, что есть ещё одно обстоятельство, которое может послужить объяснением.

Что общего между Карлом Крюгером и Арно Шмидтом? Один – писатель, другой – мастер-парикмахер. Оба родились в 1914 году. Обоим было 30, когда война подошла к концу и была проиграна. Они современники. Оба выжили. Оба приобрели опыт, который, вероятно, не смогли переварить. Оба – участники войны, вернувшиеся к гражданской жизни и желающие ещё раз (или наконец-то) познать её, ринувшиеся в эту новую жизнь с воодушевлением и энергией. Один уже через несколько месяцев после возвращения из советского плена принял парикмахерскую покойного тестя, другой написал рассказ «Левиафан» на телеграфных бланках американских оккупационных войск – за неимением нормальной бумаги. Оба знали, что настал момент навёрстывать время, упущенное на войне, момент, когда можно начать сначала. 1 декабря 1946 года Шмидт впервые назвал себя «свободным писателем». В духе оптимизма послевоенного времени. Карл Крюгер 21 октября того же года сдал парикмахерский экзамен. Настало время лихорадочной продуктивности. Работа стала главным содержанием жизни Шмидта, её абсолютным смыслом. «Пусть это мнение считается непопулярным и устаревшим, но единственная панацея от всего, которая мне известна, именуется работой; и что особенно важно: весь наш народ, и в первую очередь, конечно, молодёжь, ни в коем случае не перегружены, а, скорее, недогружены работой, я просто не могу больше слышать бредни про сорокачасовую рабочую неделю: в моей неделе всегда было 100