Читать книгу - "Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева"

Крым, и к ночи они не вернулись. Нике было особенно тяжело, она задыхалась, нарывы во рту не давали спать. Под утро она всё же забылась. Ей приснилось, что кто-то сидит с ней. Она открыла глаза – в ногах её на стуле сидел уехавший и вернувшийся Володя – он услыхал, что ей ищут ляпис, узнал, что с ней, – и приехал на велосипеде. Негодовал горестно: она одна. Он поцеловал её руку. Он просил её стараться уснуть, он будет дежурить. Он прободрствовал над ней до утра.

– Она совершенно права, – сказала она, встав, как ей стало лучше, про Анну – женщине, передавшей ей слова о судороге отвращения. – Доблести в этом нет, конечно, но это так человечно, я сама тоже была брезглива к себе! Я совсем на неё не сержусь! И скажу ей об этом. Зачем ей мучиться какой-то «виной» передо мной! Она не виновата. Если бы люди всё говорили друг другу – было бы легче жить…

Когда Ника поправилась, прочно стала на ноги… С чего начался её разговор с Анной? Она не помнила. Они стояли в Анниной комнате, бывшей в первую осень её сына Серёжи (где он раз, чуть не спалив дом, развёл под красного дерева туалетным столиком – маленький, «игрушечный же!», костёр).

– Если бы вы знали, Ника, что я вчера пережила с мужем! – сказала ей Анна. – Он хотел убить меня. Что ж, это была бы кара моя… Но я испугалась – за Андрея, Ника, мой муж – это как сын мой! И он был так жалок, и я вспомнила Лялю, умершего ребёнка нашего, я не могла его отпустить – так… Я уговорила его, солгала, что у нас нет связи, это было чудо, он поверил невероятному. Я и презирала себя, и уважала. Я должна была обоих – спасти! Но я без сил сегодня, мне кажется – мне сто лет… И как мы будем жить все – непонятно!

Они вышли из дому, чтобы быть вдвоём. А начиналась гроза, тучи низко неслись над деревьями, грохотал гром, ветер мешал идти. Чтобы дышать, они шли, пятясь.

– Ника, – сказала Анна, беря руками её голову и глядя ей в лицо тёмно-лучащимися от горя и любованья глазами, как там, на арбе. – Не надо больше ничего, я уже всё решила, я вам его отдам! Отдаю! – сказала она гипнотически. – Он уже не мой, ваш! Вы поняли? Я уеду!

Она медленно, как бы кланяясь, поцеловала Никины глаза. Ветер свил их два платья – в одно и, закружив ими их ноги, не давал идти.

Ника дала поцеловать Анне глаза, а уж слёзы, покорные закону грозы, падали и из глаз, и из туч.

– Друг мой! – говорила Ника, вытирая мокрое лицо о плечо Анны. – Разве я могу принять эту жертву? Разве я хочу её? Разве я могу сейчас быть счастлива с ним! И разве мы оба не кинулись за вашей коляской, и вы бы остались… Мы же оба любим вас! С первого дня, когда вас увидали. Я же вас полюбила ещё раньше, чем он! Разве вы это забыли?..

Прижавшись к ней, как дитя, так и пошла младшая, уводимая старшей от хлынувшего дождя.

Молнии освещали всё – не как днём, а как будет, может быть, в каком-то огромном космосе, когда от подведённых итогов все цвета перейдут – в свет.

Ника окончила писать «Смуту» и сидела, головой о руки, брошенные на стол.

Затем она передала всю тетрадь – Морицу.

Передавая, думала вслед: «Не поймёт!» О её увлечении Анной скажет: «Ненормальность». И – всё!

Мориц читал почти всю ночь. После рабочих часов. Кончил читать в перерыве… Ника следила за ним. Перерыв кончался. Ника была в волнении: Мориц не может же понять – такое! Она не знала, что он читал почти до утра, дал себе лишь краткий сон. И теперь не мог оторваться.

Победа над его божком – работой – было то, что он, читая про Анну, о том дне с земляникой – опаздывал на работу! (Взглянул на часы – опаздывает? Она следила за ним уголком глаза, торжествуя и радуясь…) Нахмурился, листки в руке дрогнули, но он дочитал. Крупным шагом перешёл в комнату и, кладя их на её стол, бросил вслед только одно взволнованное слово:

– Шедевр!

И пошёл, круто шагая, в дверь, по мосткам, в Управление.

Часть V

Снова у Морица

Глава 1

Жизнь

После отъезда Евгения Евгеньевича в проектном бюро поселился совсем другой дух: им веет от новых двух сотрудников, толстого техника и его товарища, но старшего по работе, худого сметчика-инженера. Они прибыли с другим этапом, знали друг друга по воле. Худой кичится своим политехническим образованием, бледен, жёлчен и зол. В глазах Ники у него противоестественная способность составлять калькуляции – со страстью: в свои двадцать пять лет он – типичный сорокапятилетний клерк (Морицу – неоценимая помощь). Он повелевает толстяком, в работе – бездарным. Они вместе со школьной скамьи. Разговор – о костюмах, о «пýпочках» (оба они не женаты). К Нике отношение – свысока, это – не женщина! Ника, тихонько вздыхая, теперь с ними – весь день. Виктор держится от новичков в стороне, беседы их ему не по нутру, но Виктора Мориц часто забирает с собою в Управление, жаль – с ним было бы лучше… Она старается сохранить равновесие, иначе начнётся ад. Ей удаётся им намекнуть, что их и всего бюро благополучие зависит от Морица, но что он человек больной, с ним не надо за обедом говорить о работе – ни в перерыв, ни после работы, – иначе он сляжет. Подкупленные тем, что Ника погладила им привезённое помятым «бельишко», они слушают мирно. Но в тот же день за обедом Худой начинает говорить о водохранилище. Мориц оживляется, его тарелка стоит нетронутой, голоса горячеют, его суп остыл.

– Целый день цифры! – раздаётся громкий голос Ники. – Я, наконец, тоже имею право на отдых за едою, раз мы столуемся вместе! Ведь уговорились…

Миг молчания. Затем, подымая голос, Худой очень просит оставить его в покое. Он ни с кем ни о чём не уговаривался, и не собирается, и просит «никаких замечаний». В голосе – ещё вежливая – угроза: «или вы хотите, чтоб я»…

– Я хочу того, с чего начала: по современному выражению, «переменим пластинку»! Неужели же мало тем? Сейчас – час отдыха!

Мориц молча стоит