Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

если и рассматривалась, то обычно лишь для того, чтобы сразу ее отвергнуть, — в этом видели лишь способ, с помощь которого поляки намереваются ополячить местных «русских»[903]. Во время Первой мировой войны это стало меняться, прежде всего на оккупированных немцами территориях, а они составили около четверти белорусских земель.

Германское командование рассматривало их исключительно как кратчайший путь в Россию и ресурсную базу, не собиралось присоединять, а потому онемечивать (в отличие от будущего руководства независимой Польши, которое воспринимало присоединение белорусских земель как естественный процесс). Специальным указом Гинденбурга, изданном в 1916 году, на оккупированных белорусских территориях разрешались языки местного населения — польский, литовский, белорусский — и запрещалось употребление русского в образовании, печати и администрации[904]. Это не меняло ситуацию с точки зрения распространения языков, но имело большое и далекоидущее символическое значение: впервые возникла ситуация, при которой владение языками окраин создавало жизненные и карьерные преимущества.

Территория же Западной области, остававшаяся под российским контролем, подверглась в годы войны достаточно серьезному разорению, что создавало потенциал для национального и социального недовольства. Только из белорусских земель к 1917 году было мобилизовано более 630 тысяч человек[905]. Из-за нехватки рабочих рук и тяглового скота сократились посевные площади. В прифронтовых губерниях, переполненных воинскими частями и беженцами, истощались запасы продовольствия. Выдача продуктов по карточкам жителям Минска в начале 1917 года составляла 4 кг ржаной, 2 кг пшеничной муки и 400 граммов крупы, в феврале — лишь 1 кг ржаной муки[906]. Командование делало попытки восполнять недостающее продовольствие путем реквизиций. Вместе с тем, какой-либо информации о выступлениях протеста против власти нет.

«Местное население, прежде всего крестьянство, в основном сознательно относилось к выполнению предъявленной при реквизиции разверстке»[907], — подчеркивает минский историк Смольянинов. Он же приводит пример: в конце декабря 1916 года на сходе крестьян Стояновской волости Минского уезда, выслушав постановление министра земледелия с требованием «о поставке за установленную плату 306 пудов ржи на потребности, связанные с обороной», приняли встречное решение добровольно «собрать указанное количество ржи и пожертвовать для нужд армии». Командование Западного фронта выразило крестьянам благодарность специальным указом, который был напечатан во всех газетах прифронтовой полосы.

Не было в белорусских землях и влиятельных революционных организаций. Вацлав Солский, появившийся в Минске в начале 1917 года, однозначно свидетельствовал, что «Западная область к моменту революции социалистических партийных организаций не имела. Единственное исключение в этом отношении составляет «Бунд», работавший там беспрерывно. Что касается социалистов-революционеров, то они имели лишь мелкие группы в Минске и, кажется, Витебске и Гомеле. Социал-демократы, меньшевики и большевики не имели вообще никаких партийных организаций»[908].

Белорусское национально-освободительное движение не свергало императора — из-за практического отсутствия такового движения. Намного сложнее ситуация была на Украине.

После третьего раздела Польши (1795 год) приблизительно 4/5 земель с украинским населением входили в состав России, образуя девять губерний — Волынскую, Подольскую, Полтавскую, Киевскую, Екатеринославскую, Херсонскую, Харьковскую, Черниговскую и Таврическую. Как сказано в современном украинском учебнике для вузов, «территория этнических украинских земель, захваченных Российской империей, составляла 618 000 кв. км», на которых проживало до 30 млн человек[909]. По переписи 1897 года на российской Украине, называемой также Малороссией, 73 % населения составляли украинцы, 12 % — русские, 8 % — евреи, еще 7 % — немцы, поляки и белорусы. Но при этом в городах проживало в основном русское (34 %) и еврейское (27 %) население, а 97 % украинцев относилось к крестьянскому сословию. Слово «украинский» было чуть ли не синонимом слова «крестьянский»[910]. Оставаясь, в первую очередь, аграрным регионом, Малороссия стала также основным центром горно-металлургической промышленности. В канун Первой мировой войны на нее приходилось 71 % общероссийской добычи угля, 68 % — выплавки чугуна, 58 % — стали[911].

Концепция политики Петербурга в отношении этих земель была достаточно простой. Акцент был сделан на принадлежности малороссов к одной из ветвей русской нации, которая должна находиться в одном правовом и культурном поле с другими ветвями. Никакой колонизации великорусским населением не происходило, но и украинизация не поощрялась. Именно в контексте полемики с украинскими националистами малорусский дворянин Юзефович впервые сформулировал лозунг «единой и неделимой России», имея в виду вовсе не всю империю (как позднее многие трактовали этот лозунг), а единство восточных славян. В XIX веке Малороссия стала полем соперничества геополитических проектов и терминологической войны, в ходе которой название любой местности или этноса подтверждало или опровергало различные проекты национального строительства[912].

Уже то, что украинские территории назывались Малороссией, вызывало протест у борцов с имперским самодержавием, видевших в таком названии принижение ее народа по сравнению с великороссами и предпочитавших термин Украина. В Петербурге полагали, что Украина — польское слово времен Речи Посполитой, означавшее «окраину», причем с некоторым пренебрежительным смыслом: «провинциальное захолустье». Понятие же Малороссия рассматривалось не как уничижительное. Смысловая разница между ней и Великороссией напоминала отличие между Британией и Великобританией. Первая — ядро коренной национальности, вторая — то же с включением представителей других национальностей.

В конце XIX века украинцы в массе своей не были народом с отчетливым национальным сознанием, государственность его выглядела отдаленной перспективой. Национальная идея находила отклик, прежде всего среди интеллигенции, которая идентифицировала себя как украинскую. Таковой было немного: даже в 1917 году только 11 % киевских студентов считали себя украинцами. Но украинская интеллигенция была весьма активной, местные национальные партии возникли раньше общероссийских и отличались большим радикализмом.

Важно подчеркнуть, что более серьезную политическую и интеллектуальную опору, чем в России, национальная идея получала в Австро-Венгрии, на которую приходилась одна пятая заселенных украинцами земель — Закарпатье, Восточная Галиция и Северная Буковина — с населением 4 млн человек. В первую очередь именно там не без поддержки официальной Вены, активно соперничавшей с Россией за умы, сердца и территории славян, активно разрабатывалась теория самостоятельной украинской нации. Впрочем, непроходимых границ между империями до Первой мировой войны не было, украинская мысль варилась в общем котле. Интеллектуальный и политический национальный подъем начался в 1890-е годы, когда повсеместно шло формирование украинских организаций, получавших разные названия, чаще — «громады».

Первая политическая партия была создана в 1899 году в Австро-Венгрии — во Львове — Украинская национал-демократическая партия (УНДП). Во главе стояли Михаил Грушевский, писатель Иван Франко и другие. Будущий первый лидер самостийной Украины — профессор Грушевский — был сыном учителя, окончил гимназию в Тифлисе, а затем учился на историко-филологическом факультете Киевского университета в семинаре известного историка и археолога Владимира Антоновича, который с 1860-х годов являлся одним из руководителей украинского национального движения, основал Старую