Читать книгу - "Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев"

31 декабря 1950

Год прошел без руля и без ветрил. Понял только, что постарел, что подхожу к финишу, который принимаю как должное.

Никогда не чувствовал в себе «большого человека» и сейчас не чувствую. Так: ворона в павлиньих перьях. Всегда хотелось отойти в сторону, но в отличие от других жить не любил, а любил смотреть на жизнь и делать выводы. Люди вообще слишком о себе высокого мнения. На самом деле между ними, синицами и белками разница небольшая. ‹…› Приехал Новый год встречать в Москву. Сижу на своем черном кресле. В груди боль и мрачно. Все кажется чужим.

1951

1 января 1951

Вьюга, мороз градусов 17, по дороге видели жирную лису с пышным хвостом. В Москве все время играл органчик, купленный Виктором в комиссионном питерском магазине. Старина, елка, «По улице мостовой», «Марш под двуглавым орлом» – словно 60 лет и не было прожито.

3 января 1951

С самим собой и в равновесии только в лесу с елками, снегом и дятлами да в темноте в комнате под одеялом. Машинное бытие в инкубаторе становится нетерпимым.

4 января 1951

Бесшумно падает снег. Солнце через снежный туман. Снег скрипит. Гудит за лесом паровоз. Это романтика, начавшаяся еще на фронте в 1914 г. Тогда поезд казался несбыточной мечтой, увезет куда-то в рай. Вот и сейчас невольно эти гудки за лесом напоминают о каком-то будто бы рае.

7 января 1951

Ходил сейчас часа 1 ½ по лесу. Тепло, перед оттепелью. Идет густой снег. В старом еловом лесу молчаливая музыка падающего снега. За лесом паровозные гудки. Вспоминается Ваганьково кладбище. Почему, в самом деле, впечатлениям не жить долго, долго, может быть, бесконечно. Живут же они в памяти у меня больше полстолетия и живут, как «живые». Достаточно зажмуриться, встает двор в домике на Никольском переулке с собакой Героем, с тополями, с дворницкой, с каретным сараем, садом с вишнями и жасмином, забором, на котором в возрасте 4–5 лет стоял и смотрел, как привозили раздавленных на Ходынке. Воспоминания связаны с мозгом. Есть ли conditio sine qua non[407]? Ходил по лесу, думал о больших физических вопросах. Ничего мы еще не знаем. Атомы, люди – производные сложные образования чего-то, о чем и понятия не имеем.

Сегодня старое Рождество. «Минувшее проходит предо мною».

8 января 1951

Вчера, занявшись «Воспоминаниями», заглянул в свои дневники 1909 и 1910 гг. Не понравились они мне. Хаос, схоластика, снобизм, глупые стихи. Под этим впечатлением прошел и вечер. Хотелось бы жизнь прожить иначе.

Сегодня опять гулял, опять болело сердце. Опять гудели паровозные гудки, как на Ваганьковском кладбище. ‹…› Смотрю каждый день кино, и в сущности каждый день одно и то же.

9 января 1951

Вернулся с прогулки. Заблудился. Снег последних дней закрыл привычные дороги. В том «сердечном» состоянии, в котором сейчас нахожусь, заблудиться страшновато. Сидел на оснеженных сосновых пнях, выжидая, пока сердце несколько успокоится. Через леса и кустарники выбрался[408].

К анализу памяти.

Вернулся тут к писаниям воспоминаний. И вот развертываются в памяти большие страницы с многими мелкими подробностями о событиях, виденных 45–50 лет назад. Можно, конечно, пустить кинокартину, снятую полвека назад, для этого нужно только, чтобы она сохранилась и был проекционный аппарат. Но где то место в человеческом мозгу, полностью изменившемся за 50 лет, для хранения всех этих картинок более тонких и сложных, чем кинокартины? Эти картины памяти вовсе не отпечатки «сгущений» – это сложный комплекс понятий, слов, наблюдений, мыслей. Но замечательно вот что. В этих «картинах памяти» почти не осталось ничего личного. Ни самолюбия, ни восторгов, ни ненависти, ни любви. «Добру и злу внимая равнодушно», память разворачивает эти картины прошлого с поразительной глубиной, реальностью. По этим картинам можно читать и даже рассматривать их «в лупу». Целого эти картины не составляют, они разрозненны, эти листы, произвольно завязанные в общую папку.

Сны, конечно, комбинируются из этих папок. Нет сомнения, что все «картины памяти» в живом человеке связаны с его машиной. Человек может забывать, терять память, пропадает ключ от папок. Мы веруем, что с распадом мозгового вещества данного человека навсегда исчезают «картины памяти», как при пожаре архива навсегда погибает написанное в документах, в нем хранившихся. Верна ли эта аналогия? Как представить себе безграничное разнообразие «картин памяти», опирающихся на дискретную клеточную мозговую структуру? Этого никто не знает, но теперь на это отвечают «машинками памяти», хотя им очень далеко до того, о чем идет речь.

«Картины памяти» при этом чисто психического характера. Они «поэтичны», «художественны», носят элементы обобщения, типизации и предназначены для данного «я».

Все это к вопросу о сознании.

10 января 1951

Размышления во время двухчасового хождения, стояния и сидения по санаторным барвихинским дорожкам – невеселые. Завтра отсюда, по-видимому, наконец уеду. Физическое состояние? Машина явно испорченная, не могу долго ходить, долго разговаривать, должен садиться и молчать. Но это не важно, скоро мне 60 лет – пожил достаточно. Печальнее самооглядывание назад и заглядывание вперед. Прожитое – если его схематизировать, приукрасить, пожалуй, может показаться неплохим. На самом деле не хорошо. Важен след, тобой оставленный. Но невелик этот след и в науке, да и в остальном. А впереди? Работать руками не могу. Мыслей больших нет. Просидел месяц один, было время сосредоточиться. Но мало что вышло. А так хотелось бы последнее время жизни что-то дать еще большое. А тут еще совсем некстати «юбилей», «перевыборы». Опять ворона в павлиньих перьях.

Увы, состояние и настроение такое, что хотелось бы полной тишины, отставки и искать новое в старом (в книгах прежде всего).

14 января 1951

Засыпая, все еще вижу барвихинские ели и снега и конструктивный, чиновничий схематизм с «кондиционированным» воздухом ‹…›

Душевное состояние нехорошее. Холод, бесперспективность, все кажется мишурой, павлиньими перьями. Перед отъездом из Барвихи читал о лейбницовских монадах, сейчас – допрос Джордано Бруно. Пустая игра ума, логические бестолковые игрушки, разлетающиеся при первом дуновении. И в этом видели смысл бытия, за это шли на костер! Холодно, грустно, нужна конкретная работа или детективные романы. Среднее – невыносимо.

С пятницы начал ходить в Институт и в Академию. Все так сложно, всего так много и наука так перепутана с житейскими дрязгами, что теряюсь, сажусь