Читать книгу - "Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев"

уйти из жизни, т. е. к испарению «налета». Пусть мир крутится, но к чему эти «налеты», если они ни на что не действуют. «Естественный отбор», «приспособленность к среде, к миру». Неужели для этого нужен налет сознания.

Чем больше живу, чем больше читаю, узнаю, тем яснее, что люди главного не ухватили, не поняли, что теперешнее сознание только путь к чему-то совсем новому. Если не так – бессмысленное пробивание лбами стен.

Это «философский» фон. «Фактически» продолжающаяся, но очень сильно надломившаяся жизнь. ‹…› Болезнь сердца, иногда схватывающая и ставящая в глупое положение. Доктора, усталость, пустая голова без творчества. Пролетающие, как ветер, дни.

7 ноября 1950

Мысли? Эфемерность всего. Передо мною старый стул «под красное дерево». Покупала его матушка больше сорока лет тому назад на Смоленском рынке. Стулья стояли в моей комнате, на антресолях дома на Средней Пресне. В 1918 г. переехали в веснинскую квартиру, где жил года три. Потом Еропкинский переулок. На стульях, как на кораблях и вагонах, ездил маленький Витоня, они потрескались, но жили и переехали на Васильевский Остров, пережили блокаду – и вот два из четырех вернулись из Ленинграда под Москву. Это противоположность эфемерности. Но никто, кроме меня, не знает истории этого стула. Не будет меня – сам он может быть выброшен в хлам на дрова, а память уйдет, исчезнет…

Вторая неотвязчивая мысль – постепенное ослабление всех связей с жизнью. И главное – творчества. Бездарное «стеклянное» рассматривание окружающего. Исчезли фантазия и сила, но вместе с тем осталась ответственность за каждый прожитый час. Остаются угрызения совести за неправильно прожитое время. Я все время – работаю, но работа механическая, не творческая и как будто бы ее нет.

19 ноября 1950

Творчества – никакого, почти машинное существование ‹…› бегает Тобик, похожий на лису, сменивший свою раздавленную мамашу, медленно движется рыжий кот философского вида. На душе мутно, а главное – пусто, нет живого, творческого гения.

25 ноября 1950

Жить все тяжелей. Эта неделя на стрептоциде с аспирином в комбинации с нитроглицерином. Никакого творческого подъема ‹…›

Последнее время слышится мне все какой-то траурный марш. Тут и конец.

28 ноября 1950

Странное, гробовое чувство полного оскудения. Словно деревянная кукла, которую по какой-то причине возят, сажают. В душе пустыня, холод, безразличие, готовность умереть когда угодно, цепляться не за что. Сердце – слабое, движусь и существую не без труда.

Принудительно, по постановлению Совета Министров должен отправиться в отпуск в Барвиху.

2 декабря 1950

Ни творчества, ни активности. Смотрю пустыми глазами на окружающее. Люди – куклы и все – картонные декорации. Город кажется разваливающимся.

5 декабря 1950

Сижу в зеленом кожаном кресле, уткнувшись в него и сжавшись. Петербургский декабрьский сумрак. Мокрые крыши со снегом. Мыслей нет, только безысходная меланхолия. Хочется потонуть, исчезнуть в питерских болотах.

10 декабря 1950

Кругом тихо, снег, мороз, собака, кот, радио.

Люди кругом кажутся заведенными игрушками. Их психика – только констатация (неведомо зачем) этого игрушечного заведенного состояния.

13 декабря 1950

Прогулки. Гололедица. Все как в 1940 г., когда сюда приезжал ко мне Николай, когда умирала Александра Ивановна. По-видимому, очередь скоро за мною. Прогулки к вечеру просто мучительны. Болит сердце, грудь и словно побитый. Пытаюсь думать, но пока тщетно. Читаю детективные романы и засматриваю в остальное. Машина сломалась.

15 декабря 1950

За этот год полная потеря иллюзий и веры в абсолюты, все и вся превратилось в спектакль, декорацию, условность, котильон. Даже звезды, даже деревья. Не за что держаться, и жить мучительно.

18 декабря 1950

Сердце все время о себе дает знать. Финиш, по-видимому, серьезно не за горами. Ходил утром часа 1 ½ по сосново-еловому лесу. Тишь, но есть какие-то птицы и стучат дятлы.

Странно, многие старше меня, Николай, Лебедев – теперь оказались моложе. Я смотрю на них сверху вниз: молодежь.

Психическая загадка никем не разгадана. В естествознание сознание не укладывается. ‹…›

Можно ли разбить это матовое окно психики и заглянуть за него? Не знаю. Может быть, это попытка Мюнхгаузена. Но в мире не только то, что знает естествознание. Либо надо его в корне перестраивать.

19 декабря 1950

Николин день. Об этом, кроме меня, по-видимому, никто не помнит. Сейчас ходил при луне по еловой аллее. Днем старые ели такие темно-зелено-фиолетовые – траурные. На катке, на котором никто не катается, раздаются звуки вальса «Невозвратное время». Точно так же, как 55 лет назад на пруду Зоологического сада.

Существую в этих ничейных комнатах, в которых изобразилась только бюрократическая скука. А вещам ни до кого, никому до них. А дома вещи живут и имеют иной раз длинную историю.

Что же со мною будет дальше? Status quo[403]? Не знаю. Спокойно смотрю и ко всему готов.

20 декабря 1950

Еле добрался сейчас в свою комнату. После вечерней прогулки при луне. После сотни шагов схватило сердце и, еле двигаясь, едва добрел сюда. Пришел в себя после нитроглицерина. Не весело.

Утром сердце болело, но ходил часа 1 ½ на солнце, забрался даже на какую-то гору около громадного песочного карьера. Но навстречу всякие печальные ауспиции[404]. В лесу – солдатские могилы. В лесу стонет далеко и жалобно треснувшая ель под ударами ветра. Траурная симфония alles zusammengenommen[405].

По чистой совести скажу только, как говорил еще 36 лет назад.

Смерти я не боюсь,

Неизбежность страха не стоит.

22 декабря 1950

…оцепенение. Как будто бы за иофановскими стенами санатория и здешними елками и соснами ничего нет.

24 декабря 1950

Европейский Сочельник. В радио Бах и детские голоса. ‹…› Я люблю одинокие прогулки, медленным философским шагом. Так – думается, так – просыпается творчество. При быстром ходе обращаешься в лошадь, все в механике и мысли только обрывками. ‹…› Тяжело. Сижу, думаю, но белка в колесе. Стена не пробивается.

27 декабря 1950

Ходил около двух часов по свежевыпавшему густому снегу. Все же на здешних соснах и елях почиет глав-рыбий дух. Перед глазами образы, самые неожиданные, Н. С. Державин, какие-то чиновники из ведомств и не встает родное, свое, привычное: мать, отец, Николай, Лида, Олюшка, Виктор. В чем причина? Да, образы, а мыслей нет, какие-то отрывки. Понимаю одно, в жизни у меня очень мало интересов, не к людям, не