Читать книгу - "Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов"

из аэропорта взять такси, если тебя не встретили. А суточные можешь тратить как вздумается, проедай или экономь ради сувениров, если же «пожарную» сумму спустил, то подтверди соответствующими квитанциями. Ученые не имели ни квитанций, ни денег – их, оказывается, ограбили. Но возможность грабежа в мире капитала была предусмотрена, инструкции нам давали с обеих сторон. После захода солнца не выходить из гостиницы наказывали в Иностранном Отделе Президиума Академии Наук, в Американской Организации по научному обмену я услышал: «Ваша антиамериканская пропаганда говорит правду: с наступлением сумерек на улице появляться небезопасно». Но наши ученые, не имея чем подтвердить непредвиденные расходы, уверяли, что их обобрали среди бела дня.

На правду похоже: я видел попытку ограбления ювелирного магазина, когда рано утром вышел из гостиницы. Грабитель перескочил через капот автомобиля, за ним гналась полиция. Не поверил бы тому, что я видел своими глазами, но вечером то же самое показали в телевизионных новостях, и я узнал грабителя, прыгавшего через капот.

Но это на улице, а ученые утверждали, что их обокрали в холле гостиницы. Версия, будто их ограбили в темном переулке, была бы убедительнее, однако недопустима: выезжающих предупреждали не ходить по темным переулкам, нарушение режима грозило зачислением в разряд невыездных. Оставалась гостиница. С тех пор выезжающим запретили подвергаться ограблению где бы то ни было.

Белыми нитками шитая выдумка сошла ученым с рук. В эпоху перестроечных перемен приемы стали сложнее. «Мне угрожали…» – объясняла Галина Васильевна необходимость приобрести прибежище за рубежом. Похоже, она, как юрист, силой закона пыталась кому-то помешать сделать то же самое, что сделала сама, когда, вопреки закону, приобрела за рубежом недвижимость, и погибла обличавшая погрязших в скверне беззакония, ей зверски напомнили о её причастности к той же скверне.

Пишут: «Она была другая»[169]. Появится писатель, который окажется способен воссоздать постсоветскую трагедию: являлись ли другими рассуждавшие как юристы и поступавшие не по закону? Наброском той же темы оказалась речь, которую в 1988 г., в разгар гласности, произнесла в редакции «Вопросов литературы» постоянный автор журнала Людмила Сараскина. Она пришла поделиться утратой иллюзий: оказавшись в окружении академика Сахарова, рассказывала о том, что борцы за общечеловеческие ценности, пользуясь Сахаровым как щитом, обделывают свои практические дела, добиваясь валюты и зарубежных поездок. Записать бы её речь на пленку! Поразительное по искренности и красноречию свидетельство подтвердилось разоблачениями реформаторов, тех, что надеялись, прорвавшись, захлопнуть дверь перед носом у прочих, желающих попользоваться от щедрот приватизации.

Из тех, кого называла Сараскина, иных уж нет, а те далече, но некоторые по-прежнему на авансцене, прожженные политики, их особенность – отсутствие стыда. Оказывается, это болезнь, имеющая название, которого я не знал, когда слушал Сараскину, теперь знаю: социопатия. Такой диагноз обеспечил оправдание зятю наших американских знакомых, не зная разницы между добром и злом, он обобрал их дочь, собственную жену. Он же отрекся от сына, но когда ему, известному музыканту, для рекламы потребовалось рисоваться в роли заботливого отца, он просил сына присутствовать при интервью. Не засудили его легально. А морально? В стране законности судят только по закону.

Видная личность из того же окружения, о котором рассказывала Сараскина, случай сложный, гораздо сложнее, чем патологическое незнание разницы между добром и злом, напротив, это изощренное знание разницы. Сюжет по плечу разве что будущему Достоевскому, герой возможного повествования – посвятивший себя постижению Достоевского. На него как на верного союзника ссылается Горбачев, провозглашая возврат к ленинизму, а он, считая Ленина Главным бесом, всё же поддерживал горбачевский псевдовозврат. Он же, ради поддержки теряющего популярность Ельцина, дал совет соотечественникам не дурить и покориться демократии, хотя уже было ясно: Ельцинская демократия – это коррупция. И вдруг… «Быть может, я сам из бесов», – услышал я в полемической перепалке с ним. Книги он писал, вскрывая «самообман Раскольникова».

«Ему было прекрасно известно, как надо бы вести дело, однако он вел дело так, как, ему казалось, он вынужден вести дело» (“It was not the way he wanted to do business, but it was, he believed, the way he had to do business”, The New York Review of Books, November 8, 2018, p. 46) – характеристика одного из тех, кто создал американский кинематограф, добился всего и сокрушил самого себя безграничной самоуверенностью, ему стало казаться, будто он изрекает истину. Когда на суде истории предстанут наши реформаторы, стремившиеся быть и тем и другим, возможно, узнают, что причина разбоя, каким оказалась реформа, заключалась в том, что другие были те же самые социопаты.

В американской криминально-судебной хронике социопатия часто упоминается и определяется как неподсудная патология: совести нет, язык без костей, не отличают правды от выдумки, не знают разницы между добром и… Деятели перестройки, о которых говорила Сараскина, разницу между добром и злом знали или, по крайней мере, говорили, что знают. В таком случае, кто же они такие? Просто преступники?

«Подделать смогут так, как им будет нужно».

Грэм Грин, «Комедианты».

Форум был сборищем мировых звезд. Зарубежные артисты и писатели, видевшие в нас прислужников режима, приехали ради проведения политики своих правительств, а те желали, чтобы мы прекратили быть сверхдержавой[170]. В центре внимания на форуме были фигуры, каких мы раньше почти не замечали, а кого замечали, к тем повернулись спиной. Наше тогдашнее, в спешке, умонастроение: с глаз долой из сердца вон.

Так поступили с Джеймсом Олдриджем. Ещё вчера лица наших читателей озарялись, как упомянешь это имя, и вдруг его словно и нет. Мне было заказано предисловие к его детской «лошадиной» книжке, и мы с ним разговаривали, стоя в фойе, нас даже фотографировали, но корреспонденты и всё ещё советские участники Форума вились возле других гостей. Разве Олдридж писатель незначительный по сравнению с теми, кто оказался в лучах нашего внезапного признания? Его «Дипломат» – добротный политический и даже пророческий роман: Иран, Ирак, Курдистан. К тому же сам он не преувеличивал своих достоинств. Преувеличенное значение придавало ему внимание с нашей стороны. Из-за нашего усиленного внимания Олдридж в Англии стал отщепенцем. «Как у вас диссиденты», – определила Дина, его жена. Но диссидентов не забывали те, кто их изначально субсидировал. Джеймс Олдридж устоял перед соблазном подписать с Голливудом контракт на экранизацию «Дипломата». Со времен Драйзера, отказавшегося от не одобренной им экранизации «Американской трагедии», не знаю писателей той же стойкости, а ведь экранизация дает обеспечение на всю жизнь. Сэллинджер, писатель из богатой семьи, мог себе позволить не экранизировать «Над пропастью во ржи», но даже Грэм Грин пошел на превратную