Читать книгу - "Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи - Елена Ивановна Майорова"

нас и льстит нам…»

Кстати сказать, Александр Львович находил тетушку весьма приятной дамой.

Кроме обычной женской зависти, в этом пассаже просматриваются некие факты, которые никак не раскрываются в биографии Тимашевой: она дорожит обществом обожателей, что очень объяснимо, но «изображает в силу необходимости добродетель». Катишь-Катишь зла, не допуская мысли, что можно не изображать добродетель, а следовать ее путем. «Она чувствует себя покинутой» – во время бегства в Москву от мужа это объяснимо, но в 1832 году – кем же? Об этом источники молчат, ореол тайны так и не развеялся и по-прежнему окружает эту загадочную женщину.

Отношение официальной России к литературной деятельности женщин в целом было негативным. Идеи женского общественного и умственного равноправия, поднимавшиеся в их произведениях, открыто противоречили общегосударственному принципу «благонамеренности». Может быть, средняя Киндякова выражала общее мнение, осуждая литературные претензии родственницы, находящейся к тому же в зрелых, по мнению 19-летней Катишь, годах. «…Только в двадцать лет возвышенное воображение, очаровательное лицо, великолепные черные глаза и огромная любезность могут заставить простить Додо Сушковой прекрасные стихи, которые она сочиняет с удивительной легкостью и, конечно, гораздо лучше, чем тетушка Тимашева».

Но Додо Сушкова тоже имела определенное мнение о Катишь Киндяковой: «Это метеор, это чудо… Скорее дурна, чем красива; хорошо сложена, но слишком мала ростом; голова опрокинута, нос угреватый и вздёрнутый, руки висят; скачет, как сорока, и легка, как свинец; притом гримасница, аффектированная и кокетка… Она и её близкие выдумывают ужасным образом. Как только кто-нибудь из кавалеров появляется в их доме, они торопятся распространить слух, что это отвергнутый жених, – а эти господа в действительности только смеются над ней, несмотря на её богатство, несомненно, преувеличенное и умноженное отзывами её близких».

Катишь была несчастна. Весь свет знал о ее любви к Ивану Путяте, которому мать якобы запретила на ней жениться. Девушка глубоко переживала свою отставку. Но на самом деле счастье молодых людей разрушили интриги «демона» Пушкина, А. Н. Раевского – старого и опытного сердцееда.

Сын благородного генерала Раевского пошел не в отца. Пополнив недостатки своего образования большой начитанностью, впоследствии производившей поверхностное впечатление энциклопедических познаний, он стал замечательной личностью, презирающей свет, людей, их деяния и учреждения. В нем развилось самое искусное, отличающееся крайней наглостью шарлатанство и цинизм. Добиваясь сближения с Катишь, он руководствовался не сердечными чувствами, а соображениями расчёта.

Холодный скептик, неспособный к энтузиазму и к увлечению, Александр Раевский подавлял пылкого Пушкина своей острой, всеразлагающей иронией, достойной Мефистофеля. Граф П. И. Капнист рассказывает об этом первообразе Онегина: «Высокий, худой, даже костлявый, с небольшой круглой и коротко обстриженной головой, с лицом темно-желтого цвета, с множеством морщин и складок, – он всегда [я думаю, даже когда спал] сохранял саркастическое выражение, чему, быть может, немало способствовал его очень широкий, с тонкими губами, рот. Он по обычаю двадцатых годов был всегда гладко выбрит и хотя носил очки, но они ничего не отнимали у его глаз, которые были очень характеристичны: маленькие, изжелта карие, они всегда блестели наблюдательно живым и смелым взглядом и напоминали глаза Вольтера».

Полуфранцуз-полурусский, московский почт-директор А. Я. Булгаков[7], оказался своего рода летописцем светской хроники Москвы и в том числе описателем сердечной драмы Катишь. Он с горячим осуждением писал об этом бракосочетании: «…Вообще все это так грязно, отвратительно, что ничего в этом не поймешь. Самое лучшее, что бы они могли сделать, это уехать, поселиться где-нибудь на границе Китая…»

Свадьба с А. Н. Раевским произошла 11 ноября 1834 года. Катишь тогда только что исполнилось 22 года, а ему шёл сороковой год.

На следующий день Булгаков писал: «Вчера было совершено бракосочетание м-elle Киндяковой с Сатаною Р. …Я не думал, что это произойдет так скоро. …Какое волнение было вечером у Пашковых, во всех углах только об этом и шла речь…»

Всегда все знающий А. И. Тургенев записывал в своём дневнике: «…Он взялся сватать её за другого, а сам женился. История самая скандальная и перессорила пол-Москвы, особенно же Пашковых с Киндяковыми: первые были за первого жениха».»

Жизнь Екатерины Раевской-Киндяковой в замужестве не была счастливой. Неприязнь большей части светского общества, его своеобразный бойкот по отношению к семье Раевских, истраченные много ранее чувственные силы супруга не принесли удовлетворения и счастья этой «изящной и крайне восторженной» женщине. Впрочем, Пушкин, обсуждая Раевского, писал: «Жена его собою не красавица, – говорят, очень умна». Странно это слышать из уст поэта, воображение которого любую простушку преображало в принцессу. Тем более что на портрете модного художника того времени Соколова она совсем недурна.

Брак «Сатаны» и Катишь закончился печально: вскоре она умерла, родив дочь. Огромный фамильный дом перешел в собственность овдовевшего Раевского.

Так что можно простить некоторую желчность несчастной Катишь Киндяковой, как будто предчувствовавшей свою участь, по отношению к прелестной Тимашевой.

Несмотря на негативные (впрочем, очень немногочисленные) отзывы, красивая, элегантная, поэтически одаренная Екатерина Тимашева стала завсегдатаем многих литературных гостиных и салонов.

Ее внешность, обхождение и творчество весьма одобрял самобытный поэт, выразитель взглядов передовой дворянской молодежи, Николай Языков (1803–1846). Прожив короткую жизнь, он стал творцом оригинальной поэзии, герой которой – поэт-студент, упоенный своим талантом, молодостью, независимостью, уверенностью в своих грядущих великих свершениях. Потрясающая – физическая или нервная – энергия его стихов не имела себе равных. Молодецкая удаль, бесшабашность, заносчивость и похвальбы этого героя имели истоки в русском фольклоре, что придавало ему известное национальное своеобразие. Правда, позже он перешел к «библейскому» стилю. Однако, позабыв на миг и своего лихого студента, и псалмы, Языков отметил своеобычность Тимашевой. Он от лица своей «резвой» музы обратился к «благонравной» музе поэтессы, называя ее стихи «сладостными».

Прелесть ваших песнопений В неземное бытие, В рай чистейших вдохновений Заманила вновь ее. Этот мир восторгов дивных, Тихих, тайных, заунывных, Независимо живой, Вами пламенно воспетый, Мир, где нежатся поэты Недовольные землей.

Другим страстным поклонником прелестной Екатерины стал Петр Андреевич Вяземский. Он родился 12 июля 1792 года в Москве, в семье генерал-поручика князя Андрея Ивановича Вяземского, рюриковича в 24-м колене. Известный