Читать книгу - "Лето с Прустом - Жан-Ив Тадье"

лобаятельным, этот персонаж всё же вызывает смущение: его гипнотический взгляд тревожит, его познания в области литературы впечатляют, а сексуальные склонности вызывают недоумение… Через этого персонажа Пруст вводит размышления о Содоме, о тех, кого называет «не такими, как все», – о гомосексуалах.

* * *

Прежде всего – глаза: умный, проницательный, порой ускользающий, но и свирепый взгляд охотника за наслаждением, взгляд ищущий. Пруст, специалист по взглядам, описывает этого героя довольно забавно: он постоянно смотрит по сторонам, направо-налево, словно желая убедиться, что никто за ним не следит или что полиция еще не появилась.

Кроме того, у него имеется титул, как бы печать аристократизма. Шарлюс – один из Германтов, его брат – герцог Германтский, тетя – госпожа де Вильпаризи, а племянник – Робер де Сен-Лу. Паламед – имя, данное при рождении, часто сокращается до «Меме», или превращается в «Маркиза По́зу». Это публичная персона, завсегдатай всех приемов, салонов и вечеров. Его тело и разум преисполнены величия, каковое очаровывает окружающих и страшит читателя. Помню, Андре Моруа, говоря со мной об этом персонаже, высказался так: «Любой хороший романист создает свое чудовище. У Бальзака Вотрен, у Достоевского Ставрогин, а у Пруста Шарлюс». К счастью, последний – симпатичный монстр, который отличается от прочих удивительной объемностью и противоречивыми чертами.

Шарлюс – человек очень образованный, музыкант и художник, который позиционирует себя как покровитель молодежи. Особенно он ценит рассказчика, в которого явно влюблен. В самом начале романа он пристально глядит на него «широко открытыми глазами». Потом, уже задним числом, мы понимаем, что это проявление сексуального желания, влечения ментора к юному ученику (фантазм в духе Андре Жида). Это «греческая любовь», любовь зрелого человека, который наставляет эфеба, приобщая его к реалиям культуры и жизни.

Рассказчика – и Пруста – более всего интересует расхождение видимости и глубинной сути, видимости и действительности. Шарлюс – человек на вид в высшей степени мужественный, но внутренне женственный. Описывать эту двойственность очень интересно художнику и романисту, страстно увлеченному поисками сути. Ведь суть гомосексуальности, по мнению Пруста, – это в конечном счете «миф о гермафродите»: существа, разделенные в далекой древности на две половинки, теперь жаждут соединиться. Шарлюс олицетворяет их обе.

Шарлюс, человек, некогда женатый, затем безутешный вдовец, тайно любит мужчин. Этот персонаж позволяет Прусту подступить к теме «инаковости», иными словами – гомосексуальности. Изображая его бурные любовные связи с юным Морелем и с жилетником Жюпьеном, романист сумел создать великолепный манифест, озаглавленный Содом и Гоморра. Выбор этих двух слов отсылает к библейскому эпизоду: Содом и Гоморра – два древних города, которые были разрушены огнем, а их жители, гомосексуалы, наказаны смертью. В этом четвертом томе Поисков Пруст показывает, что гомосексуалы всегда были гонимым меньшинством. Текст вышел настолько смелым, что автор опасался, как бы издатели его не отвергли. В нем есть одна из самых длинных фраз всего романа – потрясающая фраза о людях, вынужденных скрывать свою сущность, чтобы выжить, и не осмеливающихся признаться в своих тайных склонностях даже близким. Этот пассаж невероятно лиричен и поразительно дерзок для своего времени. Разумеется, и до Пруста были писатели-гомосексуалы, но никто не обладал его смелостью. Именно он, хилый, тщедушный, больной, уже раскритикованный за множество других вещей, сделался рупором меньшинств в самом широком смысле этого слова: больных, евреев, гомосексуалов, а также больших художников, которых тоже можно отнести к меньшинствам, ведь их всегда не понимают.

В самом начале Содома и Гоморры рассказчик, который живет в особняке Германтов в Париже, с высоты лестницы смотрит на барона де Шарлюса, в одиночестве бредущего по двору…

Полагая, что никто на него не смотрит, он слегка прикрыл глаза, пряча их от солнца, и с лица его сошло напряжение, стерлась та искусственная живость, которую поддерживали возбуждение, вызванное разговором, и сила воли. Его крупный нос и тонкие черты белого, как мрамор, лица не озарялись волевым взглядом, который мог бы как-то переосмыслить их, исказить их прекрасную лепку; он был сейчас просто Германтом, словно уже превратился в статую Паламеда XV в комбрейской часовне. Но на лице г-на де Шарлюса эти общие для всей семьи черты были отмечены бо́льшим изяществом, большей одухотворенностью, а главное, большей нежностью. Мне было обидно за него – обидно, что он вечно выставляет напоказ несвойственные ему жестокость, неприятные странности, злоязычие, черствость, обидчивость, высокомерие и прячет под наигранной грубостью ту доброту, то дружелюбие, которые так бесхитростно проступили у него на лице в тот миг, когда он выходил от г-жи де Вильпаризи. Щурясь на солнце, он чуть не улыбался, его лицо приобрело какое-то спокойное, естественное выражение и показалось мне таким добродушным, беззащитным, что я невольно представил, как бы рассвирепел г-н де Шарлюс, если бы знал, что на него смотрят, потому что внезапно чертами лица, мимолетным выражением, улыбкой этот человек, безмерно влюбленный в мужественность, беспредельно гордившийся тем, какой мужественный он сам, человек, которому все подряд казались отвратительно женоподобными, напомнил мне женщину.

5. Альбертина

Человек – это тень, в которую мы не в силах проникнуть.

Сторона Германтов

В начале третьего тома Поисков рассказчик осознает, что узнать кого-то по-настоящему невозможно. Так он обнаруживает бесценную тайну – тайну истины, постигаемой за пределами внешнего. Подобный опыт он проживет с Альбертиной, «девой, увенчанной цветами», которую встретит в Бальбеке. Она, обреченная быть «пленницей» или «беглянкой», станет его любовью, но не любовницей.

* * *

В Содоме и Гоморре взгляд рассказчика однажды оказывается прикован к парящему в небе аэроплану. Исчезающий за облаками силуэт машины с «золотыми крыльями» наполняет сердце необъяснимой грустью. Эта мимолетная картинка отсылает к конкретному эпизоду жизни Пруста: смерти в авиакатастрофе Альфреда Агостинелли, его возлюбленного, одного – если не главного – из прообразов Альбертины Симоне.

Писатель встретил его в Кабуре. В ту пору молодой человек был шофером такси и к Прусту явился гораздо позднее, в 1913 году, в поисках работы. Пруст предлагает ему место секретаря и даже селит в своей квартире на бульваре Осман. Но в один прекрасный день Агостинелли сбега́ет, чтобы стать летчиком, и берет себе имя «Марсель Сванн». Страстно увлеченный авиаспортом, он не слушается инструкторов тренировочного центра, летит над морем, и его самолет вследствие неисправности падает в море. Агостинелли не умеет плавать и тонет. Пруст, к тому времени уже приступивший к созданию образа Альбертины, решает придать этому персонажу черты Агостинелли. В самом начале он предполагал, что рассказчик испытает большую любовь к девушке, которую хотел назвать Марией. Но его встреча с Агостинелли всё