Читать книгу - "Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева"

– Смотри, – повторила Карина, – смотри, на твои ноги прям шикарно будет.

О, эта юбка сверху была шёлковая, а вот снизу вздувалась волнами. Разве принцессы носят только одну юбку? А и неважно, тут ещё есть нижняя. Разве принцессы красят ногти в голубой, серый и синий?

– Вы долго там ещё? – спросил Гюрза опять.

– Да что такое-то?

– Может, я тоже хочу бордовую прядь!

Вот это да. Саше казалось, что уж Гюрза-то умрёт, но не сменит свой чёрный на что-то ещё. Даже когда ему придёт пора жениться и носить ландыши в петлице, он скорее ландыш обольёт чернилами, чем позволит себе отступить от цвета тьмы.

– Я пошутил, – сказал Гюрза, почему-то уже оказавшись за её спиной. – Ого, теперь ты разноцветная! Карин, а ты что же?

– А я надену всякие цветные штуки, – свой жёлтый на веках она дополнила ещё синим и зелёным, – браслеты например. Где они это всё нашли? Отпад, отпад.

– Мне надо с кем-то посоветоваться, – сказал Гюрза. – Отец прислал тут всякие улучшалки. Облегчалки.

Что?..

– Ну, мелкие заклятия. И много! То от дурного настроения, то от плохого сна, то чтоб почерк улучшился, то чтобы мысль ровно текла, то от робости вот, то от печали… Но они маленькие. Но если вышло бы сделать из них одно большое и чтобы оно взорвалось фейерверком над Садами…

– Фейерверк, – сказал Олеандр, – должен быть в самом конце.

А в тронном зале в это время мамина копия танцевала перед дедушкой танец лилии. Двойника в зал подкидывал Инжир: высказался в том духе, что ему не впервой куда-то красться и что никто из младшего народа его в жизни не услышит. А Гюрза дунул на бумажную маму, и она начала расти – Инжир так и помчался с ней под мышкой. Как странно – плоская мама и полупрозрачная…

– Она потом сделается почти как настоящая, – сказал Гюрза, – я думаю, твой дедушка не отличит. Или даже отличит, но захочет полюбоваться и засмотрится.

Наверняка, пока бумажная мама кружилась, и приседала, и бегала по залу мелкими шажками, – наверняка дедушка качал головой и приговаривал: «Вот это я понимаю», или «Вот это доченька моя», или «Вот это девушка так девушка». Во всяком случае, из зала он не выходил и никаких приказов тоже никому отдать не успел. А интересно: папа живую маму от бумажной отличил бы? Или смотрел бы, как на платья, – позабыв про всё на свете…

– И ты думаешь, – спросила Карина, – ты думаешь, мы им споём и спляшем и они тут же все забудут, кого потеряли? Вы бы ещё с баяном пришли.

– С каким баяном?

– Да играют на нём, как на гармошке, только с кнопками ещё! Ты думаешь, один фейерверк – и всё в порядке?

– Я думаю, – сказал Гюрза, – что те, кто могут засмеяться, – засмеются. Кто-то вспомнит, как это делается. Кто-то, кто разучился плакать, может быть, хотя бы возьмёт своих птиц себе. С одного раза ничего толком не изменится, но начаться-то может. Ты не знаешь! Когда там день за днём одно и то же и что-то вдруг идёт не так – это само по себе такое событие…

– Да мы уже им небо изменили.

– Точно! Я же ведь куртки обещал.

Раньше он говорил, что нужны будут тишина и темнота, но теперь аккуратно оторвал от маминого письма полоску с текстом своего отца, сохранил её где-то на груди и просто закрыл глаза. Первая куртка, синяя, упала на пол.

* * *

Дедушка выходил из зала неохотно – выглянул из двери, повёл носом туда и сюда. Может быть, чуял, что на кухне пекут пряники. Он любил пряники. Ну, сразу после фиников.

Нет, дедушка не собирался выходить. Может, он и сидел бы на троне просто так день-деньской, поставив ноги на мамину скамеечку. Может быть, ему просто нравилось сидеть на белом, и на красном, и чтобы выше всех.

А может, он бы начал издавать приказы.

Но бумажная мама мелкими-мелкими прыжками на одной ножке удалялась из зала прочь. Наверное, мама живая сейчас уже не смогла бы так. Дедушка замер в дверях – и бумажная мама тоже замерла в шаге от них. Согнулась чуть не пополам. Руки обвисли. Но вот дедушка сделал к ней даже не шаг, а так, шажочек – и бумажная мама снова ожила, и снова мелко-мелко попятилась ещё дальше по коридору. Дедушка покачал головой. Но кто бы зашёл в зал вот так вот, прямо за его спиной? Никто и не пытался. Они все – и Карина, со своими теперь уже жёлто-рыжими губами и веками; и Гюрза, который ничего с собой не сделал, но у которого в руках теперь был бубен, а рубашка всё ещё в рыжих пятнышках; и Олеандр, который откопал среди подарков Ференца такую чёрно-серую штуку, как мороженое в рожке, вот только штука эта ужас как усиливала голос, если поднести ко рту; и Инжир, который тоже что-то нашёл – то есть нашёл-то он гитару, но странно плоскую, и блестящую, как всё с той стороны, и красную почему-то; и Мелисса – она с собою ничего почти не сделала, только обмотала вокруг запястий какие-то Ференцовы чёрные шнурки-заклятия, как браслеты, – так вот, все они ждали, пока дедушка отойдёт от тронного зала подальше.

– Прятаться за колонной, – выдохнула Мелисса еле слышно, – как будто снова от наставника…

Бумажная мама уводила дедушку всё дальше от дверей, пока наконец Гюрза не шепнул:

– Пора.

Вообще-то Саша думала: терять ей нечего. Мама у Ференца, отец в театре, дедушке трон и приличия важней всего на свете. Но вот сейчас, когда надо было к нему выйти – с цветными волосами и цветными резинками в косичках, и тоже всей в каких-то браслетах, и в этой юбке, которая торчала почти параллельно полу, и в штанах под ней…

– Давай, – шепнула Карина, – мы все за тобой. Са-ша, Са-ша!..

Она шептала, да, – но в том же ритме, как на турнирах кричат, когда кого-то подбадривают. Будто Карина на неё поставила. Ну ладно уж.

Итак, Саша пошла не то что даже дедушке наперерез, но так, чтобы точно попасться на глаза. В неподобающем виде! Вот так годами избегаешь только для того, чтобы…

Конечно, дедушка схватился за сердце. И даже то, что бумажная мама опустилась на колени, а потом и вовсе улеглась на пол, – даже это его не отвлекло. Мама забыта.

– Саша, – сказал дедушка хриплым голосом, – Саша, Сашенька, как же ты с собой… ты что же это…

Что ей не нравилось – то