Читать книгу - "Иные - Александра Яковлева"

— Ich möchte Sie freilassen [1].

— Щедро, — усмехнулся Лихолетов. Немецкий он понимал гораздо лучше Ани.

— Ich lasse Sie und Anna frei. — Она кивнула на Аню. — Und im Gegenzug dafür lassen Sie mich und Neumann in Ruhe [2].

Аня почувствовала себя лишней. То же самое она испытывала всякий раз, когда видела Катарину наедине с Максом или слышала их тихую быструю речь, из которой не понимала ни слова. Заметив ее растерянность, Лихолетов поспешно перевел:

— Она хочет помочь нам бежать.

— Бежать? — Аня удивленно моргнула, обернувшись на Катарину, и замотала головой. — Нет-нет, я не могу бежать. Я должна защитить детей, Макс сказал… Я не могу их бросить.

— Макс сказал? — воскликнула Катарина по-русски и, громко фыркнув, закатила глаза. — Он отдаст их Канарису! Всех. И Эберхард выроет еще двадцать могил там, у леса. — Она махнула револьвером в сторону окна.

— Но Макс любит детей и хочет их защитить!..

— Я тоже так думала, — перебила Катарина. — Надеялась… Но оказалось, он просто продает их. Как оружие. Тренирует, а потом продает. Пока ты здесь, дети ему не нужны, потому что ты — более мощное оружие. Уйдешь — он оставит детей, чтобы они его защищали.

Каждое слово Катарины, холодное и взвешенное, летело, словно камень в стекло. Аня почти слышала, как звенит, рассыпаясь на осколки, образ Макса, который она себе выдумала. От звона голова, казалось, вот-вот лопнет. Это было невыносимо.

— Нет-нет, он их отпустит. Я с ним поговорю! — Оттолкнув Катарину, Аня бросилась к лестнице.

— Аня! — крикнул ей вслед Лихолетов, но она уже перепрыгивала через ступени.

Лестница кружила ее, мысли путались. В одну минуту ей казалось, что Катарина и Лихолетов специально сговорились настроить ее против Макса — чтобы поссорить, разлучить. Катарина — из ревности, Лихолетов — по партийному заданию. Потом она вспоминала целое кладбище детей, гордые улыбки над мертвым телом Боруха, адмирала Канариса, которого Макс даже не пытался остановить… Вот Макс убеждает ее, что дети счастливы в замке, — и вот Борух, который пытается сбежать через окно ее спальни. Если бы она тогда открыла ставни, если бы смогла…

Ноги сами привели ее во флигель. Днем он пустовал — дети, как обычно, сидели на занятиях. Аня прошла в комнату мальчиков, где вчера утром нашла Боруха. Его кровать, старая, с облупившейся краской, была аккуратно застелена свежими простынями. Никаких признаков того, что здесь лежал мертвый ребенок.

Белое покрывало прямо на ее глазах расцвело кровавым пятном — Аня пошатнулась, схватилась за изголовье, чтобы не упасть. Зажмурилась, чтобы прийти в себя, а когда открыла глаза, все было чисто. Нетронутая белизна белья, металл приятно холодит разгоряченную руку. На остатках краски было что-то выцарапано, а потом затерто острым лезвием. Аня пригляделась и разобрала имя. Friedrich. Кровать, на которой спал Борух, раньше принадлежала какому-то Фридриху.

Она сдавленно всхлипнула, вспомнив могилу — пустую, потому что Фридрих ушел на фронт. Если верить Катарине — не по своей воле: «Он просто продает их. Как оружие. Тренирует, а потом продает». Аня осмотрела всю кровать, перебрала постель, заглянула под матрас, но так и не нашла ни одного признака, что здесь спал Борух. От немецких детей остались имена на изголовьях, стенах и могильных камнях — от Боруха не осталось ничего, словно его никогда не существовало.

Она шагнула к чулану, рванула за ручку дверь. С грохотом посыпались ведра и швабры, Аня пнула их ногой, отбрасывая в сторону. Присела на корточки, вглядываясь в стену. Стена была вся исписана именами, Аня узнавала их, потому что уже видела сегодня утром. Вот Амалия, дальше — Хильда и Генрих, Эльза, Эрна… А вот и Гуго. Имена шли столбиком, а в самом низу, почти у пола, под кривыми латинскими буквами угадывались другие знаки. Аня никогда не видела таких букв, похожих на следы песчаных змеек. Рядом — маленькая шестиконечная звезда.

— Борух. — Аня коснулась имени, погладила шершавую побелку стены. — Ты был.

В кармане платья она нащупала и сжала фигуру белой королевы, которую взяла с собой на похороны. Хотела положить в гроб, но не смогла. Вместо этого вложила Боруху в руку последнее письмо к Пекке, потому что в ее родной деревне верили, что с мертвецом можно передать весточку на тот свет. Глупость, конечно, но Аня все равно бы сожгла это письмо рано или поздно. А так — чего в мире не бывает? — может, Пекка наконец-то получил ее послание и простил непутевую сестру. Королева кольнула ее в ладонь острым венцом, и Аня встрепенулась.

Нужно было выяснить правду. Услышать ее от человека, который еще недавно был чужаком, а теперь вдруг превратился в центр всей ее новой жизни. Как это получилось? Когда она потеряла себя? Королева впивалась в кожу: «Ты имеешь право знать, за что сражаешься на самом деле».

Аня поднялась и, отряхнув колени, отправилась искать Макса.

Его высокую широкоплечую фигуру она узнала еще издали. Макс стоял на пустоши, у первых могильных камней. Ветер трепал его волосы и полы пальто. Макс выглядел так, будто собрался на светский раут, но по пути задержался на минутку, чтобы насладиться видом. Заметив Аню издали, он нетерпеливо поманил ее, но Аня не ответила даже улыбкой.

— Что случилось? — спросил Макс раздраженно. — Где ты была? Я повсюду тебя ищу. Ты мне обещала, забыла?

Стоило только услышать его требовательный голос, как ее решимость стала потихоньку испаряться. Аня собрала ее остатки, сжала в кулаке шахматную королеву.

— Ты говорил мне, что заботишься о детях, а сам продаешь их.

Лицо Макса вытянулось — он явно не ожидал такого обвинения.

— Откуда ты… С чего ты взяла?.. Это Катарина тебе сказала? — Его щеки вдруг пошли красными пятнами, губы некрасиво искривились. — Это их выбор, Аня. Они защищают свой дом.

— Это ты им внушил, — возразила она, подходя ближе. — Чтобы отправить на смерть. Сколько тут могил? Двадцать? Пятьдесят?

— Ты думаешь, на войне есть разница между детьми и взрослыми? — Макс гневно раздул ноздри. — Все умирают одинаково! Я просто учу их лучше защищаться.

— Что… Да как ты… Как ты можешь такое говорить?!

Ветер взвил ее платье, и Макс отшатнулся, будто испугался ее злости.

— Аня, ты не в себе. — Он вскинул руки, как перед диким зверем.