Читать книгу - "Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева"

И он положил ледяную руку сначала ей на лоб, потом на шею. Потом всё словно стало преломляться в зеркалах – и башня Скорби, которая впервые сама соткалась перед ней, и тамошние фонтаны, и чаша с водой, которая почернела, как только Саша на неё взглянула. Всё она видела как будто в нескольких отражениях сразу – даже пришельцев из тёмного замка, эту несносную Карину и сына властелина тьмы, который зачем-то делал вид, что ему есть дело, что с ней, Сашей, происходит; от его слов болели руки, будто бы Саша подержала их в снегу, а потом погрузила в горячую воду.

Всё блестело. Всё было далеко и слишком близко. Лужайка. Ярмарка. Эльфы, которые зачем-то вынудили её отца пообещать тёмным безопасность. Может, чтоб не было скандала? Всё-таки этот Гюрза – сын темного короля… И Саша всё хотела у него спросить, какую тварь его отец наслал на отцовский дворец, но почему-то так и не смогла. Носила нож с собой. Когда на следующую ночь услышала вой – открыла все замки, вышла из комнаты.

Снова встретила тёмных. И вот теперь она стоит рядом с отцом, отец победил тварь, а ничего как будто и не изменилось. Или всё-таки?

– Отец, а трудно было победить?

– Не забивай голову.

– А вдруг она ещё придёт?

– Нет, не придёт. Зачем ты вышла, если я ясно, кажется, велел не выходить?

Потому что сидеть бессонной в маминых покоях и ждать, что тварь до них дойдёт и примется трясти дверь, – самое худшее, что может быть на свете. Или тварь ведь могла приняться уговаривать – отцовским голосом.

– Светлый всегда идёт навстречу тьме, – сказала Саша, – и никогда не дрогнет перед лицом опасности.

– Ты мне сейчас вольно цитируешь кодекс рыцаря. Ты разве рыцарь?

А интересно: то, что она ткнула тварь ножом, могло бы считаться поводом для посвящения? Если б, конечно, Саша в принципе могла стать рыцарем, а не принцессой.

– Отец, а как назвать женщину-рыцаря?

– Что?.. Твой ответ заключён в самом вопросе. Рыцарь-женщина.

Разве не рыцарка? Она не стала спрашивать. От отца пахло холодом, анисом и по́том почему-то. Будто от крестьянина. Но это значило: он точно не тварь. Тварь так пахнуть не могла. Саша уткнулась носом отцу в камзол, в шитьё. Отец вздрогнул:

– Что такое?

Не знаю. Ничего. Ничего не двоится больше. Можно мы так и останемся?

Но, конечно, вечно стоять, уткнувшись носом в золотые нити, было нельзя. Отец сказал:

– Мне нужно идти. Александра, отправляйся спать.

Да что он заладил: «Александра, Александра»? Будто если назвать полное имя, то она сразу станет слушаться. Александра, не обращай внимания.

Александра, не выходи из спальни. Александра, забудь о матери. Александра, хватит.

– Могу ли я пойти с тобой, отец?

– Зачем же вдруг?

– Может быть, я смогу тебе помочь?

– О, это вряд ли. Почему я вдруг должен повторять всё дважды, дочь моя? Это у тёмных тебя научили прекословить?

Ах у тёмных. Глаза начало жечь – хуже, чем когда всё двоилось. Натёрла она их, что ли? И почему…

– Конечно же, – сказала и даже присела в реверансе, хотя голос сделался ещё тоньше, чем нужно, – конечно, у тёмных только и учили тебя не любить! Ведь нет других забот.

Что она говорит? Почему она возражает своему отцу? Вдруг это правда тёмное влияние? Почему она ещё не ушла? Мама ушла бы. Нет, мама ушла бы напоказ – а потом скрытно бы последовала за отцом, если хотела бы.

Почему ночью дворец кажется таким огромным – это тени всё так расширяют? И кажется: никого тут нет и не будет, кроме стеклянных птиц и вас двоих. Нет, откуда она взяла стеклянных птиц? Они ведь в Садах, не здесь.

– Ты мне дерзишь? – спросил отец, будто впервые её разглядел. Может, так привык, что для эльфов она всегда дитя, которое хочет лошадку, что и сам видел только это. Может, папам так удобнее. – Ты мне дерзишь?

И что сказать? А мамы-то здесь нет.

– Ладно, пойдём. Но не благодаря твоей настойчивости, а потому что мне спокойнее, когда ты не одна. Понятно, Александра?

Нет, непонятно. Людвиг, Людвиг, Людвиг.

* * *

Саша не помнила, когда в последний раз покидала дворец после захода солнца.

«Это тёмные пусть пируют по ночам», – говорил отец. Мама молчала. Ворота запирались, двери тоже. И вот теперь отец сам шёл с Сашей наружу.

– Тут холодно, – отец набросил ей на плечи свой камзол, – твоя мать вечно кутается в шаль. Возьми с неё пример.

Угу, и сразу стану не ребёнком, а неизвестно кем – в пуховой шали-то! Они шли мимо шатров – такие шумные днём, сейчас те почти затихли. Где-то кто-то тихо пел. Шли – будто гости в собственном саду. Камзол тяжёлый.

Вот бы сейчас ей хоть одну собачку – она бы стиснула её и так и обнимала бы. И в туфельках по траве скользко. Ноги мокрые. Сын тёмного властелина, то есть Гюрза, – он ведь ей сотворил ботинки. Но разве тёмные могут делать добрые дела? Даже такие мелкие.

– Отец, почему нет ботинок?

– Что, прости меня?

– Почему я всё время хожу в туфлях? По траве же неудобно.

– Неправда, у тебя есть сапоги. Зачем тебе ботинки в вечном лете?

О, он какие сапоги имеет в виду – белые летние, из кружева, чтобы в комплект к зонтику, или мягкие замшевые? Промокнут и те, и те.

– Потому что приличные принцессы не должны гулять ночью по траве. Ты попросилась сама. Хочешь – провожу обратно?

– Ну вот ещё.

– Что?

– Я сказала: ну нет, отец, благодарю тебя.

Зато пока с ним пререкаешься – почти не страшно. Не страшно смотреть, как сгущается туман, и понимать, что ярмарка остаётся дальше и дальше. Не страшно думать, что вы вдруг идёте в Сады, куда до сей поры тебе вход был воспрещён. А Гюрза… то есть сын тёмного короля, получается, здесь рос?

Они подошли к воротам Садов, и отец отомкнул засов. А изнутри как?.. Отец запрокинул голову.

– Я и забыл, что тут так высоко.

И впрямь, ворота были в три Сашиных роста. Как Гюрза в тот раз перелез? Почему-то представилось, как он говорит: «Ну, я ведь всё же смыслю в магии». Или: «Я испугался». И ведь они с Кариной явились сюда не просто же так. Что, за ней и явились?

Ну и какая разница. Она их не просила.

Отец так и стоял, о чём-то