Читать книгу - "Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева"

Да-да, а всё, что говорили взрослые, на самом деле пахнет чесноком.

– Я не просила… Вы не должны меня развлекать.

– О, да я уж знаю. Пойдём, может, у тебя выйдет нам помочь. И отцу. Всем.

Карина кивнула: мол, вы смотри́те там на что хотите, а я пока здесь посижу. Тоже, наверное, приходила в себя. И Саша пошла. Помочь кому-то – это внятно. Это проще, чем пытаться различить, где родители врут, а где правила правда таковы. Проще уж влезть на сцену, по привычке всё время ожидая, что вот сейчас сюда войдёт толпа эльфов с полными кубками в руках и с кульками орехов. Проще вслед за Гюрзой проскользнуть за кулисы.

Нет, про каморки, где переодеваются актёры, Саша знала – пару раз даже бегала к маме сюда, приносила то фиалки, то помаду. И что здесь часто ждут выхода на сцену – тоже знала. Но что в пространстве между задником и стенкой помещается целая деревянная платформа, а над ней на стальных столбах ещё платформа, а над ней – ещё… И лестницы, и люки, и ещё лестницы.

– Это чтобы снимать и вешать, – пояснил Гюрза, – и она на колёсиках. Как-то её отсюда и укатывали.

– Кого?

– Конструкцию. Мы её между собой так и называли. Нам на самый верх. Пойдём?

– Ты опять хочешь показать какую-нибудь гадость?

– Ну я же извинился, сколько можно! Это не гадость. Это грустно. И красиво.

Конечно же, Саша пошла за ним. Когда ещё она сможет на рассвете повзбираться по узким чёрным лесенкам – и чтобы никого не волновало, что у принцессы чёрные от пыли руки? Или от краски, не понять. Гюрза пропустил её вперёд:

– Поймаю, если что.

Да не пять же ей лет, чтобы она падала с лестниц! Папин камзол она оставила внизу, но юбки шёлковые так и шуршали по ступенькам. А на самом верху, над последней из платформ…

– Ш-ш-ш, не спугни.

Как будто она склонна производить шум. На самом верху, на потолочных балках, рядами спали стеклянные птицы – побольше и поменьше, совсем прозрачные и будто инеем покрытые. И слышался звон – очень нежный, тонкий, будто десертной ложечкой дотронулись до бокала в чьём-то ажурном сне. Даже не в Сашином – во сне, который видела бы идеальная принцесса.

А некоторые птицы были чёрными.

– Смотри, – сказал Гюрза, – это всё чьё-то горе, или чей-то смех, или злость. И это всё надо вернуть. Мы не знаем как.

– Пусть Карина их всех переколотит.

– Ты что! Какие грустные шутки. Нет, ну правда, ты же ведь светлая принцесса. Неужели ты не знаешь?

Вообще-то чьё-то горе, или сердце, или смех принято запирать за тридевять земель. И чтоб за ним приходил муж, ну в крайнем случае жена, или брат, или младшая сестра. А здесь так много…

– И вам правда есть дело до этих детей?

– Я сам был одним из таких детей. Карина сирота.

Да? А ведёт себя, как будто за её спиной человек семь столпилось старших братьев и все всегда готовы обнажить мечи. Сиротка должна быть тихой и вежливой. Да, но тебе ведь и самой, при живых-то родных, тихой и вежливой быть вовсе и не хочется. Что, если вдруг тебя лишить их – сразу станешь?..

– Как будто все истории врут.

– Они не врут. Они рассказывают, как бывало когда-то давно. Но мы-то не давно, мы-то сейчас.

– Мы все живём в «давным-давно».

– Для кого-то ещё! Для своих внуков, может быть. Но для себя-то мы в «сейчас». Так ты не знаешь, как их отогреть? Я отогрел одну, но всех так не смогу.

– Это та серая птица, да? Её ты спас?

– Ага. Сейчас за ней Карина смотрит.

– Как ты смог её отогреть, если ты тёмный?

– А что, раз тёмный – сразу минус сострадание?

Если быть честной, то всю жизнь Саша так и думала. Но этот сотворил ботинки. Показал отвратительное. Извинился. Явился за ней во владения отца. Соврал о нём.

– Зачем ты врал мне про отца?

– О чём ты?

– Только не надо думать, что я дурочка! Что, раз принцесса – сразу минус соображение? Ты мне сказал, что отец победил ночную тварь. Но он же сам…

– Так ведь себя победить сложнее всего. Я не соврал. Если бы он её не победил, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. Он и меня от неё спас, и Карину тоже.

– И мне дал нож.

– Вот видишь! И матери твоей велел уйти, чтобы она не мучилась так больше. Извини, что такое говорю.

Ну разумеется.

– Я не просила тебя о сочувствии.

– А я и не лезу с ним. Я говорю как есть.

Пыль, пыль и никакого чеснока. И птицы спят. Где-то в Садах проснулись дети.

– Пойдём, пока они не пробудились, – Гюрза встал первым и опять кивнул на птиц, – пойдём же. Не хочу на них смотреть.

Глава 20

Когда не спишь ночь – всё немножко опрокинутое. Когда почти не спишь две ночи кряду, уже неважно, во сне ты идёшь или наяву, по облаку или по тропинке. Всё кружилось, и Саша не сразу поняла, что снаружи было не так.

Бледное небо. Бледное, светло-серое. Оно всегда голубое – и обычным летом, и когда отец вдруг ставит зиму. Только когда идёт снег или дождь, набухают тучи, но дожди тут шли редко. Сколько людей нужно, чтобы правильно полить сад! Какие хитрые системы для орошения луга изобрели придворные учёные! А теперь небо затянуло серой дымкой. Как будто каждый день так происходит!

Гюрза тоже задрал голову:

– Никогда тут не видел этого.

Карина фыркнула:

– Да ну, не всё же время солнышку светить.

– В том-то и дело! Я же говорил тебе, что здесь оно действительно всегда светит.

Карина пожала плечами:

– Может, это всё потому, что Людвиг расстроился. Без обид, Саш.

Как она так рассуждает: просто скажешь «без обид» – и всё в порядке? Принцессе скажешь? Да по всем законам это она, сирота, должна просить милости, а она вместо этого сочувствует королю. Если ещё сочувствует, а не злорадствует!

– Скажи, Карина, у тебя есть старшие братья?

– Только этот, – она кивнула на Гюрзу, – хотя мы, кстати, не выясняли, кто там старше. Гюрза, тебе сколько полных лет?

– Шестнадцать, – он нахмурился еле-еле, как будто не был уверен, смеются сейчас над ним или нет; это было, кажется, его любимое выражение лица. – А тебе?

– Тоже шестнадцать. А когда…

– В апреле.

– А я в