Читать книгу - "Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева"

– Мне не было смешно, мне было мерзко, и ведь никто не понял даже, для всех это было как…

Он плакал. И осколки шара, в который был заключён Сашин смех, медленно растворялись в воздухе.

– Гюрза, смотри, ты их расколдовал же!

– Каким образом?..

Да он же плачет как в последний раз, а всё равно уточняет. Какая разница, что они тут в вихре платьев, что звон усилился, что птица у груди аж жжётся – такая холодная? Её друг тут ревёт, а она ни по плечу не может врезать, ни обнять. Потому что никто не должен быть совсем один. Ни над кем не должны смеяться, когда он сам грустен. Бывает смех – и смех.

Антон бы надел сам, ещё и ваты куда надо напихал бы.

– Это ужасно, – сказала Карина тихо, – это ужасно, что с тобой такое было.

Глава 17

Ветер стих. На ковре не было ни осколочка. Гюрзу трясло. Остатки платья обвисли на нём, будто он сто лет только их и носил, все углы обтёр. Пара других платьев валялась на полу – грустные тряпки с ненужной уже историей.

– Я же могу его испепелить, – сказал Гюрза. – Ну, или мог бы на своей земле. Да?

– Глянь, вон оно, само истлело уже всё.

Платье и впрямь висело кое-как. Гюрза сам разорвал его достаточно, чтоб выпутаться. Позволил упасть на пол. Переступил.

– И из-за этой тряпки я…

– Ну так тогда-то оно тряпкой не было. Ты как?

Он вытер глаза.

– Прости. Я орал?

– Ай, да кто не орал бы. Ты лучше скажи, почему птица холодная?

– Вот привязалась же к какой-то мелочи. Они всегда здесь были, часть пейзажа!

Он вдохнул глубоко. Закашлялся, потому что сирень царапала горло – старая сирень.

– Почему я его не испепелил ещё тогда?..

Карина вытащила птицу, протянула. Такие пёрышки холодные.

– Отец бы сам над ними посмеялся. Почему я…

– Да тебе лет-то сколько было?

А к ладони Гюрзы птица прижалась. Ну конечно – кто громче всех орёт, к тому и льнём!

– Холодная, – сказал Гюрза, как будто Карина этого не сообщила только что. – Я и забыл, какие они.

– Она болеет! Не должны они в ладонях…

Гюрза пощекотал птице стеклянную шею.

– Ну, пойдём. Хочешь – можем взять её с собой.

– А Сашин смех вернулся к ней?

– Ну да, шар же исчез. Только я не пойму, как это получилось. Нужно ведь выполнить условие, а мы даже не знали…

– А что мы вообще тогда тут делаем?

– Здесь?

Ну, не среди зыбких витрин и ошмётков хищных платьев, даже не в театре, но здесь – посреди Садов?

– Мы же пришли за Сашей, – Карина замерла, хотя Гюрза уже шагнул было в коридор. – Пришли за Сашей, потому что думали, что Людвиг не в себе. Он же теперь нормальный, ну или почти. Ты вот видел, как он её обнял?

– Если уйдём, то второй раз не попадём.

– Да, но одно дело – отнять ребёнка у кого-то, кто хочет его сожрать, а у кого-то, кто тебе не нравится, – это другое же!.. Пусть Алиса сама за ней приходит, если что, сама её уговаривает. Что она тебе, картошка?

– Какая картошка?..

– Да игра есть – кидаешь что-нибудь другому как можно быстрее. Горячая картошка. Нам-то зачем её кидать Алисе? Людвиг её держит.

– Не знаю, – Гюрза покачал головой, – не знаю, я ему и так не верю. Вдруг он сойдёт с ума на сей раз от позора? Пусть он доказывает, что достоин, а не Алиса.

И этот человек при каждой фразе то вслух, то мысленно поминает своего отца! Ему-то можно своего любить, а Саше нет, что ли?

– Она же сама его выбрала. Она не хочет.

– Она не хочет, потому что в нашем замке мой отец.

– Ну вот и смысл тащить её?.. Ладно если б жизнь спасали…

Из интерната тоже так переводили – хочешь не хочешь, а если прошёл отбор – вали туда, где хорошо. А будет тебе там лучше или не будет на самом-то деле – пусть не у нас головы болят. Как Гюрза не поймёт?

– Извини. – Он всё думал о своём. Ну да, тебя саму верни в интернат да отведи в младшую группу – о чём подумаешь? – Прости. Мы с ней поговорим, по крайней мере. Никто не станет волочь за руку.

– Точно не станешь?

– А когда я… А, в башне! Но я боялся за неё. Сейчас-то проще.

– А как считаешь, – то-то Людвиг потом удивится беспорядку, – как считаешь, Алиса теперь останется с твоим отцом или вернётся к Людвигу?

– Что ты сказала?..

Да подумаешь, спросила. Про воспиталок только так все и гадали. Да, но ведь Ференц-то ему не воспиталка…

– Я спросила, как думаешь: что Алиса? Она же за защитой пришла, а теперь особо не от кого.

– Ты иногда ужасная.

Вот спасибо-то!

– Я даже подумал сперва, что ты опять… что говоришь не то, что хочешь сказать.

Птица вдруг шевельнулась – раз, два, три…

– Гюрза, она оживает! Ей лучшеет! Смотри, смотри, она теплеет!

– А может, она от тепла умрёт?

Но птица не умирала. Птица пропела:

– Разозлись и пожалей меня.

– Чего?..

Карина чуть её не выронила.

– Скажи ещё раз, – приказал Гюрза, – скажи скорей: что-что мы должны сделать?

«Кролики заболели». Девочка в саду. Это её голосом пела птица.

– Пожалей меня! Скажи, что так со мной нельзя, ни с кем нельзя, потому что…

А Гюрза начал вовсе даже не про девочку.

– Так вот что сделалось со смехом Саши! Нет, ты понимаешь? Я, видимо, так себя жалел, что и ей чуть-чуть досталось. Закрылось условие. Если вместилище уничтожить, извлечённое вернётся. Нет, а я-то думал, в чём там…

Да хватит тебе думать над загадками! Вернулось к человеку отнятое – вот и отлично. Только ведь есть же ещё дети, например. Но Карина не успела ничего сказать, Гюрза сам понял.

– Это же смех, совсем недавно извлечённый. Ещё чей-то смех. А я даже не подумал.

– Ага, и что теперь?

– Теперь? Жалей давай!

– Да почему я-то должна, сам и жалей!

Вот бы сейчас этой птицей в стенку запустить.

– Странно, – сказал Гюрза, – мы сами по себе такие были. Когда я здесь жил. Смеяться просто… ну, нельзя было. То есть мне казалось…

Что там тебе казалось? Я тебе триста лет твержу, что эта птица – бедная, маленькая и несчастная, а ты мне что? «Элемент пейзажа»!

То есть всех детей… Всех мелких, кто живёт в тех ровных домиках…

– Гюрза, – сказала Карина и аж