Читать книгу - "Темная сторона - Майк Гелприн"

и ласковое на миг истомою сжало сердце и жаром окатило чресла. Это было совсем не похоже на то, что он ощутил, когда впервые, превозмогая себя, неуклюже поцеловал соседскую Новицу в неприятно пахнувшие чесноком губы. И совсем не похоже на то стыдливое чувство, что испытал однажды, наткнувшись на стайку молодиц, выбравшихся после купания на озерный берег в чем мать родила.

Эта невольница, эта Ясмина, отличалась от неприхотливых, простых нравом односельчанок. Что-то необычное, нездешнее, тонкое чудилось в ней Дарену. Что-то дурманящее, манящее, кружащее голову. Напроситься охранять полонянок на ночь или поменяться с кем, сбивчиво думал Дарен. Подойти, вдохнуть терпкий пряный аромат. Сказать, что не даст в обиду, что позаботится. Или, может… Дарен невольно покраснел… что позовет в жены. Такое иногда случалось – тогда поп, отец Анастасий, крестил полонянку в церкви и тем же днем новую рабу Божью венчал. Взять хотя бы горбоносого и чернявого Ворона, уродившегося от плененной чужеземки. Или раскосого плосколицего Ратмира, чья мать в девках кочевала с овечьими стадами по южным предгорьям.

Жаркое летнее солнце оседлало застивший небосвод с запада горный хребет, и сотский, осадив коня, крикнул «Привал!». Запалили костры, засуетились у походных котлов кашевары. Потом солнце уплыло за хребет, мир стал серым, а вскоре и вовсе почернел. Похолодало, Дарен накинул на плечи снятый с убитого горца нарядный, расшитый золотой вязью бешмет, пришедшийся впору.

– Три дня осталось, – блаженно потянувшись, сказал усевшийся на расстеленную на земле конскую попону Ждан. – Три денька всего. И – дома.

Дарен глубоко вдохнул стылый вечерний воздух. Дома ждали отец с матерью и двенадцатилетняя непоседливая Забава – сестра. Три дня – он лишь сейчас осознал, насколько соскучился по теплому, с острой коркой домашнему хлебу, по мягкой постели, заливному лугу, озерному камышу. По духовитому травяному запаху, несущемуся вместе с ветром из ковыльных степей. Дарен счастливо улыбнулся, предвкушая, как они с братом ступят на порог, как с визгом бросится на шею Забава, а мать припадет к груди и запричитает: «Сыночек… слава Богу, живой…»

Дарену поднесли чарку и плошку с густо заправленной салом пшенкой. Горьким обожгло горло, а потом горечь ушла, и вязкой патокой разлилось по жилам тепло. Дарен заклевал носом, вскинулся раз, другой, а затем уронил голову на плечо брата и забылся сном.

Наутро налетевшие с востока тучи затянули небо сизой комканой мешковиной. Зарядил дождь и хлестал без устали до полудня, потом и вовсе обернулся грозой. Конские копыта стали оскальзываться в грязи, тележные колеса – вязнуть в дорожных выбоинах. К вечеру путь стал непроезжим, так что сотский велел ставить шатры.

Дарен спешился. Сквозь людскую сутолоку и неразбериху пробрался к лесной опушке, у которой четверо ватажников, спотыкаясь и бранясь, натягивали полотнище на вбитые в землю колья. Сбившиеся в кучу пленницы дрожали поодаль под порывами ветра и нещадно хлещущими с неба водными струями.

– Ясмина, – преодолев робость, позвал Дарен. – Ясмина, поди сюда.

От нее не пахло больше терпким и пряным. Полонянку колотило на ветру. Смуглая кожа, казалось, посерела, пряди вымокших спутанных черных волос закрывали лицо. Дарена окатило состраданием и жалостью. Он сорвал с себя походную накидку, набросил чужеземке на плечи.

– Ты это, – переминаясь с ноги на ногу, бормотал Дарен. – Не серчай шибко, я тебе зла не желаю. Откуда речи нашей разумеешь?

Ясмина вскинула голову, смахнула мокрые пряди с лица.

– Скопец учил, – выдохнула она. – Прислуживал в отцовском серале. Из ваших. Вы меня… – Ясмина запнулась, – продадите, да? Степным чудовищам?

Дарена передернуло.

– Не будет этого, – выпалил он. – Не допущу.

Ватажники поставили, наконец, для полонянок шатер – огромный, угловатый, один на всех. Дарен проводил взглядом скользнувшую под полог невольницу. Брошусь отцу в ноги, решил он. Скажу – хочу взять за себя, скажу – свет не мил. А откажет… Дарен намертво стиснул челюсти… значит, украду девку. Сбегу с ней. В горы, в леса, на край света, к черту на рога – куда ноги вынесут.

К утру распогодилось, ветер расшвырял тучи, на востоке поднялось солнце. Наскоро перекусив, тронулись в путь, спешили, подгоняли коней. Ночной лагерь разбили, когда уже стемнело.

– Завтра к вечеру дома будем, – хлопнул брата по плечу Ждан. – Ты на эту, как ее, глаз, что ль, положил?

Дарен отвернулся, не стал отвечать. Полночи он промаялся, проворочался без сна. Неведомое доселе чувство обернулось туманом в голове и жаром в низу живота. Оно сбивало дыхание, горячило кровь, селило в сердце тревогу.

– Поди сюда, – брат поманил Дарена в сторону. – Что, невмоготу стало? Ты будто не в себе. Чего молчишь?

Дарен вскинул на Ждана взгляд.

– Невмоготу, – признался он. – Влюбился я, видать.

Ждан кивнул понимающе.

– Жаль, что в чужачку. Не беда. Пойдем. Я на карауле постою – возьмешь ее.

Дарен опешил.

– Как это? – пролепетал он. – Как это «возьмешь»?

– Как мужик бабу. Подол задерешь и вломишь. Главное – семя на сторону сливай, чтоб не понесла. Сумеешь? А там влюбился, не влюбился – поглядим.

Дарен отчаянно замотал головой.

– Нет. Не хочу так.

Ждан насмешливо прищурился.

– Трусишь, что ль?

– Не знаю, – Дарен потупился. – Не по-людски это.

– Дурень! А если китоврасам достанется? Или быкоголовым? Оно по-людски?

– Не достанется. Я не дам.

Ждан зло сплюнул в траву.

– Тебя не спросят. Как сход решит, так и будет. Ну, идешь, что ль?

– Нет. Не пойду.

Лагерь свернули, едва рассвело. Повскакали в седла.

– Поспешим, братцы, – подбодрил ватагу сотский. – Ужинать дома будем.

До полудня шли споро, а потом небо набухло тучами, дождь занялся вновь.

Виновато глядя брату в спину, Дарен в который раз корил себя за робость. Он снова промаялся полночи, не находя себе места. Околдовала чужеземка его, что ли… Надо было пойти со Жданом, взять девку, как тот советовал. Насытиться ею и тем самым вышибить из головы морок. Дарен мысленно махнул рукой. Он и впрямь дурень, Ждан прав.

Дождь зарядил с новой силой, а на убыль пошел, лишь когда до селения оставалось версты полторы.

– Наддай! – весело крикнул сотский, вымахнув на вершину пригорка. – Всего ниче…

Он осекся на полуслове, застыл в седле, шумно втянул в себя воздух. Обернулся через плечо. Хищное, коршунье лицо сотского закаменело, перечеркнувший левую щеку шрам налился кровью.

С севера тянуло паленым. Едкий дымный смрад налетал на высыпавших на вершину ватажников, шибал в глаза и в ноздри гарью, а в души