Читать книгу - "Свое время - Яна Дубинянская"

Андрей развернулся и посмотрел. И снова изумился вечности этого города, его неуязвимости перед калейдскопом времен. Отсюда, сверху, он выглядел точно таким же, как я увидел его впервые, ну да, в тот самый первый раз, когда мы лезли сюда, нетрезвые и усталые после нескольких дней книжной ярмарки, черт возьми, я был совсем еще мальчишка, здоровый, полный сил — но впечатления зашкаливали, захлестывали с головой, я правда устал. И мне, конечно, не сказали. Они никому не говорят, что его здесь нет, позволяя неофитам и чужакам обмануться таким однозначным названием…

Мерцающее в вечном жемчужном тумане лоскутное одеяло, сдержанная мозаика крыш, сложный и четкий ритм башен и стен; город был сложен раз и навсегда, будто огромный паззл, и если смотреть отсюда, сверху, вариативность времен не имела для него ровно никакого значения. Не большее, чем смена дня и ночи, зимы и лета, войны и мира, подвижных ватно-акварельных наслоений облаков. Разве что постараться и прицельно навести фокус, выхватить фрагмент, насильно ограничить себе обзор — но не для всей панорамы сразу, нет. Город оставался сильнее времени. А я — просто выше. И никакой мании величия, я люблю высоту, только и всего.

Вспомнилось, как — недавно?.. давно?.. когда-то?.. а, к черту, — вспомнилось, как я стоял на балконе двадцать третьего этажа, глядя на абстрактную россыпь звездных огней там, внизу. Однозначной елочной иллюминации больше не было, был пульсирующий неверный свет, перетекающий из дня в ночь и из столетия в столетие. А кстати, интересно, как там мой отел­ь? — Андрей вдруг почувствовал к нему жалость, к высоченному и нелепому, всеми ненавидимому, отверженному строению, где, однако, осталось что-то похожее на его время.

Отеля не было. Даже намека, даже призрачного абриса. Андрей прищурился, вгляделся: может быть, игра света, может, облака?.. Наверное, если сосредоточиться, сузить угол зрения, я сумел бы его увидеть, но я понятия не имею, где именно, куда, в какую точку смотреть. Все дело в том, что в этом городе у него нет и не было своего места. А всего лишь немного — я даже боюсь предположить, насколько мало — мимолетного времени.

— Поняли? — негромко сказал Бомж. — А теперь обернитесь.

Обернулся.

На расстоянии всего нескольких шагов от них с вершины холма поднималась стена. Темная, плотная, однозначная. Зубчатая линия на фоне сизого неба, квадратный рубленый силуэт, высокая башня на востоке. Громадный, тяжелый, не позволяющий усомниться в своем присутствии, навсегда вписанный в город, в его топонимику и память, он был сильнее любого времени.

Замок.

*

— Любое время — возможность, не больше. Если возможностей слишком много, выбор становится чересчур громоздким, это напрягает. И потом, встраиваться в какое бы то ни было, но одно, голое, время скучно. Не говоря уже о том, что оно по определению будет чужим.

— Но вы пробовали? У вас получалось?

— И у вас получится. Я просто предупреждаю, что это не так увлекательно, как может показаться. С путешествиями во времени, как вы это себе представляете — ничего общего. Просто чужая жизнь. Чужое время.

Андрей усмехнулся:

— Ну, мои представления могут и отличаться от общепринятых. И меня всегда интересовала чужая жизнь.

— Вы, писатели, высокого мнения о своей фантазии, — Бомж ухмыльнулся тоже. — Но тут вопрос родового свойства. Чужая жизнь может интересовать лишь постольку, поскольку влияет на вашу — или наоборот. А ничего такого нет. Вообще никакой связи.

— Я не…

— И книгу вы об этом не напишете. Какие вне времени книги?

Ничего он особенного не сказал — но все-таки задел, оцарапал, туше, попал в болевую точку. Андрей прикусил раздражение на кончике языка:

— Откуда вы знаете… что я писатель?

— А кем бы вам еще оказаться?

— Поясните, — бросил он, уже не особенно сдерживаясь.

— Очень просто. Человек выпадает из времени в том случае, если у него нет никого и ничего, с кем и ради чего стоило бы его делить, свое время. Тогда он свободен, спокоен и не рвется назад. Но у вас, я вижу, все по-другому. У вас социальные связи, — он прищурился, акцентируя цитату, — семья. И тем не менее вам удалось. Значит, вы привыкли творить со временем все, что угодно. Угодно вам, а не кому-то еще, и вам, пока не заигрались, сходило с рук. На такое способны только писатели, философы и музыканты. Но какой из вас музыкант?.. Вы даже мелодию правильно не насвистите.

— Не помню, чтобы я при вас насвистывал.

— Помню, не помню… Отучайтесь от таких слов.

— Ладно, — Андрей отвел взгляд от насмешливых глаз Бомжа, посмотрел поверх его головы на все-таки колеблющийся, зыбкий контур замковых ворот. — Давайте я все-таки попробую.

— Пробуйте.

*

Он шел вперед, и стена древнего укрепления росла навстречу, слоясь и мерцая: дерево, камень, капельки смолы, черные бревна, свежая кладка, мох в трещинах, виноградные плети на руинах… У меня получится. Я пройду, потому что этих ворот здесь нет; то есть не так, стоп, ворота есть, иначе меня отбросит слишком далеко по амплитуде, но их же периодически поднимали, правильно?.. Вот и сейчас, в моменте, в избранном мною времени они подняты, впуская меня.

Двое всадников едут по мосту через ров. Не кавалькада, не армия, не орда штурмует замок вихрем и роем калейдоскопных силуэтов, многажды усеивая землю телами, а только эти двое, спокойные, медленные… Я тоже никуда не тороплюсь. Меня устраивает их время.

Конский хвост мерно мотается из-под попоны, вот точно так же служил мне путеводным ориентиром и метрономом хвост Бомжа, смешно: иду за хвостом, иду хвостом, иду.

Поскрипывают доски под ногами, я не смотрю, я просто знаю, знаю изо всех сил, что там именно доски, крепкие, а не гнилые, доски, а не трупы, доски, а не пустота. Время срыло замок до основания, укрыло зеленью его следы, оставив только имя холму посреди города, звонкое, неубиваемое имя. Ты и сам всегда надеялся, что твое имя переживет время, да-да, надеялся где-то в глубине души, хоть и достаточно ироничен, чтобы задумываться об этом всерьез. Но при этом признавал: время сильнее тебя. Ты сам слабее времени.

Пока я не заигрался, мне сходило с рук. Но я заигрался, я поверил в свое время, превысил допустимую амплитуду. Возможности для отступления нет, остается только сделать следующий шаг: доказать свою правоту и силу.

Для начала синхронизироваться.

Всадники въезжают под арку, опускается решетка с остроконечными зубьями, опускается — это движение, процесс, и все его стадии доступны мне одинаково по всему спектру мгновений: слишком широкий выбор, говорит мой приятель Бомж, напрягает, но ничего, я смогу. Бурые пятна на остриях, наверняка чья-то кровь, этот замок помнит немало крови, а я помню, как в отеле пытался пройти сквозь обычную вращающуюся дверь… Помню, не помню; нерелевантные, отмененные безвременьем слова. Щурюсь на решетку так, что она отпечатывается в глазах лиловым контуром, множественным, как ее времена… единственным, четким. Я знаю, когда и как мне пройти, и я пройду.