Читать книгу - "Архивы Дрездена: Ведьмин час - Джим Батчер"

секунду назад десятки паучьих лапок протыкали мою кожу везде, куда могли дотянуться, а хелицеры впрыскивали в меня жгучий яд, но теперь я стоял, весь покрытый эктоплазмой и крошечными ранками.

Чертов призварит.

Оставалось лишь надеяться, что попадание эктоплазмы в кровоток не повлечет за собой негативных последствий – поскольку, каким бы смертельным ни был тот яд, теперь он определенно превратился в эктоплазму.

Словно выброшенная на берег рыба, я шлепнулся на пол, заляпанный сверхъестественной слизью и оттого скользкий, как горка в аквапарке, и отчаянно барахтался, пока меня не развернуло лицом к Ларе.

Она по-прежнему стояла спиной к эйнхерию. Во время схватки автомат упал на пол, и теперь охранник душил Лару обеими руками. Ее лицо побагровело, а губы приобрели уродливый сероватый оттенок. Я не понимал, почему она не сопротивляется, пока не увидел, где находятся ее руки – за спиной, у поясницы.

Лара не собиралась вырываться. Она готовилась нанести решающий удар – дергалась, извивалась, а несчастный тупица сдавливал ей горло и думал, что уже победил…

…Пока не расстегнулись его форменные брюки. Лара торжествующе осклабилась и прижалась к эйнхерию, и тот изумленно вздохнул, широко раскрыл глаза и уставился в пустоту расфокусированным взглядом.

Схватка закончилась. Лицо полузадушенной Лары расплылось в довольной улыбке. Она провела ладонями по предплечьям эйнхерия и нежно потянула его пальцы. Он тут же отпустил ее горло, и его руки скользнули Ларе на плечи, а затем на грудь. Она кашлянула, глухо замурлыкала по-кошачьи, и ее бедра задвигались в плавном ритме.

Эйнхерий зашатался и, чтобы не упасть, оперся на стол, но Лара не отпускала его, легко и грациозно компенсируя неловкость его движений, и выглядела при этом как нечто среднее между партнершей по танцу, любовницей и голодной паучихой, что готовится к скорому пиршеству, опутывая свою жертву паутиной.

Она с ухмылкой оглянулась на эйнхерия и снова посмотрела на меня. Глаза у нее были как жидкое серебро, ни дать ни взять два зеркальца. Темно-красные отметины на горле, обещавшие превратиться в синяки, поблекли у меня на глазах, а охранник задышал еще тяжелее и отчаяннее.

– Что это было? – осведомилась Лара так тихо и сипло, будто последние десять лет только и делала, что пила виски. – Гигантские пауки? Черт побери, Дрезден!

Следующую секунду я только и делал, что смотрел на нее. Даже теперь, с несколько иной аурой, Лара являла собой одно из самых ужасающе эротичных зрелищ, что я когда-либо видел. Ее очарование притягивало меня, взывая к человеческим гормонам, – не говоря уже о том, что Зимняя мантия совсем спятила от похоти и ей страшно хотелось бросить вызов эйнхерию, забить его до смерти и овладеть Ларой по праву завоевания.

Но это был не я, а всего лишь мантия и плоть, снедаемые своими желаниями. На самом деле я не такой, думал я и боролся с эмоциями, пытаясь очистить разум и собрать волю в кулак, пока не вспомнил, зачем я здесь.

Томас.

Надо спасти брата.

Мои носки, пропитавшиеся слизью, были невероятно скользкими, но я все же сумел подняться и побрел вперед, хлюпая эктоплазмой, а по пути, стараясь не смотреть на Лару, выразительно прошипел:

– Не убивай его. Если убьешь, считай, что мы зря старались.

– А ты не задерживайся, – парировала она гортанно, чувственно, со стонущим призвуком в каждом слове. Зрачки ее стали крошечными, словно бусинки. Глаза почти целиком побелели и перестали походить на человеческие. Точно такие же глаза я видел у демона Голода – много лет назад, когда обследовал брата чародейским Зрением. – Он сильнее, чем кажется. Я серьезно ранена. Еще не исцелилась.

Эйнхерий оставался на прежнем месте: взгляд пустой, на лице печать невыразимых мучений, движения в такт с движениями Лары. По сравнению с этим мускулистым великаном она казалась совсем крошечной, но в тот момент у великана не было ни единого шанса на спасение. Этот мужчина веками совершенствовался в своей профессии, но оказался бессилен перед способностями Лары. И в этом не было ни капли достоинства.

Неужто во время соития все мы выглядим так по-дурацки нелепо?

Угу. Наверное. Даже если в нем не участвует суккуб.

Глядя на вампиршу и ее жертву, я попытался вспомнить, когда именно перестал сражаться против чудовищ и стал действовать с ними заодно.

Но потом отбросил эти мысли, схватил охапку полотенец и отправился на поиски брата.

Глава 27

В конце коридора я обнаружил в полу тяжелый люк.

И замер.

Мое сердце забилось быстрее.

Этот люк не соответствовал внутренней отделке замка. Камни вокруг него лежали как-то неровно. Он был старый, сделанный из тяжелого дерева.

И еще опаленный.

Потому что этот люк принадлежал мне.

Мой люк из моей старой квартиры, люк, что в прошлом вел в подвал, в мою лабораторию. На нем сохранилось кольцо, за которое я тянул, чтобы поднять этот люк. Но появилась задвижка, которой раньше не было.

Стряхнув с себя оцепенение, дрожащей рукой я отодвинул засов и потянул за кольцо. Люк поднялся с легкостью – в точности так же, как всегда; он, черт побери, даже скрипнул там, где должен был скрипнуть. В груди у меня защемило, в глазах защипало…

Адские погремушки, как же хотелось почувствовать, что я снова дома!

Но вместо этого я стоял в доме Джонни Марконе.

В глубине души что-то шевельнулось. Нет, не гнев. Это чувство было не таким эфемерным и преходящим, как гнев. И вызвала его не эмоциональная боль, а нечто иное, древнее, даже первобытное, как бывает, когда у тебя отбирают нечто принадлежащее тебе.

Так нельзя. Но до этого никому нет дела. Никто и палец о палец не ударит, чтобы все исправить.

Разве что я сам.

Внутри меня что-то щелкнуло и встало на место.

С тех самых пор, как вампиры Красной Коллегии похитили Мэгги, меня швыряло из одной беды в другую, и я только и делал, что пытался выжить. Вся эта ситуация – еще одна буря энтропии, из которой мне надо как-то выбраться. Не исключено, что я погибну. Снова. С формальной точки зрения.

Но теперь все изменилось. Я вошел в жизнь Мэгги. Возможно, однажды дочь попросит отвести ее к алтарю.

Может, пришло время положить конец этим бедам.

Может, пора взяться за дело по-серьезному.

Брат лежал в позе эмбриона, обнаженный и поразительно худой, словно за последние сутки потерял фунтов сорок. Выглядел он лучше, но в то же время хуже. На теле не осталось ни крови, ни синяков, и, хотя вывернутые