Читать книгу - "Ош. Жатва. Том 1 - Артём Александрович Мичурин"

Эти стражники тебе яйца оторвали? Просто признай, что был неправ. У мужиков так принято. Косячишь — признаёшь за собой косяк, угу. Раскаяние — первый шаг к искуплению.

Пацан довольно-таки дерзко усмехнулся и помотал головой.

— Что? Я тебя рассмешил?

— Вы же не признание моих косяков хотите услышать. Вы хотите от меня признания, что вы были правы, во всём.

— Не вижу разницы.

— Но она есть. И да, вы были правы, я не выживу без вас. Сколько я протянул, полночи? Утром меня отправили бы в Шафбург, а там бы вздёрнули. Ну или сожгли бы. Я же подмастерье колдуна. Это чудо, что вы пришли за мной. Сидя там в клетке, я молился всем богам, которых знаю. Молился именно об этом. Наверное, потому, что больше молиться было не о чем. Никто, кроме вас, не помог бы. И вы пришли. Знаете, когда дверь распахнулась, и вы переступили порог с мечом в руке, я едва удержался чтобы не упасть на колени. И вы даже не представляете, насколько безразличны мне были судьбы всех детей вместе взятых. Да, я не герой. Собственная шкура мне дороже чего угодно. Так было всегда, но я это отрицал. Я врал себе. Есть ли что-то более позорное? Сейчас мне стыдно за это. И на счёт матери вы тоже не ошиблись. Она была мне в тягость, и я был зол на неё за отчима. Я прервал её никчёмную жизнь из жалости, но из жалости к себе. И даже с Люси вы попали в точку. Грязные домогательства, да. Мы с Грегом донимали её как только могли, буквально проходу не давали. Однажды мы встретили её по дороге к пруду, начали, как всегда, издеваться, дразнить, задирать подол прутьями. Довели до слёз. Она побежала, мы следом. Возле пруда было мокро, Люси поскользнулась и, падая, ударилась головой о камень. Увидев кровь, мы испугались и удрали. Мы думали, что она погибла. Но нет. Люси была ещё жива и сумела проползти почти до дома. Она истекла кровью на самой околице. Помоги мы ей и, возможно, Люси осталась бы жива. Но мы не помогли, и никому ничего не рассказали. Это стало нашим грязным секретом. Ну что, довольны? Я мразь, — пожал Волдо плечами, будто признал, что не помыл за собой посуду. — Так ведь?

— Ну... Тут многое зависит от того, с какой стороны посмотреть. С одной — да, конечно, такие поступки тебя, мягко говоря, не красят. Но с другой... Если взглянуть на ситуацию под иным углом... Хотя, знаешь, отсюда тоже выходит, что мразь. Да, как ни крути — мразота конченая.

— Благодарю за откровенность.

— Я в шоке, честно. Сейчас вот говорю с тобой, и дурнота накатывает. Это же просто лютый пиздец. Не ожидал, никак не ожидал.

— Да, понятно. Я мразь, подонок и моральный урод.

— Не то слово. Уж на что мне довелось гниль человеческую повидать в промышленных масштабах, так ты им всем фору дашь. Родную мать! Серьёзно?! А как свистел-то, как соловьём заливался про высокую мораль. Ну и гнида. В голове не укладывается.

— Я уже понял, достаточно.

— Ты об этом никому больше не рассказывай, вообще. Ни попам, ни шлюхам. Тебя просто камнями забьют на месте. Господи... Как бы не блевануть. У-у-у-х, — выдохнул я, ошалело тараща глаза, и постарался взять себя в руки после пережитого шока. — Ладно, сделанного не воротишь. Это я о твоём ебаном рассказе, если что. Хочу забыть о нём, как о страшном сне. Но не выйдет, теперь мне с этим жить. Тяжело, но надо. А с тобой... Не знаю, честно говоря, что с тобой делать после такого. По-хорошему, конечно, в монастырь бы какой свезти, грехи там замаливать. Так ведь всех монахов своим дурным влиянием попортишь. Не знаю, не знаю... Ладно уж, оставайся при мне. Взвалю на себя этот крест. Авось и выйдет из тебя что-то путное при должном усердии.

Ближе к концу моего выстраданного монолога понурый Волдо оторвал взгляд от лошадиной гривы и пристально уставился на меня:

— Для вас всё это просто шутка, — произнёс он даже не вопросительно. — Просто, лишний повод позубоскалить.

Я думал, расчехлившийся аморал сейчас тряхнёт напоследок своими рудиментами и закатит истерику, но вместо этого он улыбнулся и продолжил:

— Это замечательно. Нужно признать — мне с вами повезло. И... Я добуду вам ребёнка.

Ребёнка решили добывать в ближайшей к проклятому поместью деревушке, но с противоположного конца света от ранее посещённой. Хотя, строго говоря, ничто не мешало нам заявиться на пепелище и взять под опеку какую-нибудь сироту. Но Волдо от идеи возвращения испытал сильное эмоциональное потрясение, граничащее с неконтролируемым опорожнением мочевого пузыря, а то и кишечника, в результате чего я решил не усугублять. Пацан и так словил изрядную дозу расчеловечивания, обгаженные штаны будут уже лишними. По крайней мере сегодня.

До деревушки мы добрались уже ближе к полудню. Денёк выдался погожий, и крестьянский люд самозабвенно въёбывал на полях любимого лендлорда. Въёбывал, разумеется, семьями. Помимо горбатящихся мужиков и баб близость к кормилице-земле ощущали сопляки от мала до велика. Те, что постарше, в меру сил помогали взрослым, а мелкие наслаждались тунеядством. Чумазые, в обносках, а то и вовсе почти голые, они ковырялись в грязи, бегали друг за другом с палками и орали, как стая перепуганных галок. Тем не менее, держалась мелочь довольно компактно и недалеко от взрослых, из-за чего спереть одного незаметно от остальных представлялось маловероятным. В голове у меня уже начал зреть сценарий жёстких переговоров, но Волдо, глянув на поправленный мною меч, покачал головой:

— Не нужно. Доверьте это мне, — сказал он и, развернув кобылу, неспешной рысью направил её прямиком в сторону половозрелых адептов сохи.

Я же остался на месте, наблюдать за этим сомнительным дипломатическим шагом.

Волдо, поправ лошадиными копытами пашню, подъехал вплотную к плечистому жилистому мужику, выглядящему так, что вполне мог бы кулаком убить и Волдо, и его лошадь, это, не говоря о мотыге в мозолистых руках. Пацан, оставаясь в седле, что-то сказал, и мужик сильно изменился в лице. Я с трудом поборол желание пустить свою клячу галопом на выручку конопатому дипломату. Но дальше суровой гримасы дело не зашло. Волдо продолжал говорить, и крестьянская физиономия приобретала всё более рассудительное выражение. Говорил он очень тихо, видимо для того, чтобы резвящиеся поблизости дети не услышали, из-за