Читать книгу - "Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева"

– А вы как рычагом хотели мной воспользоваться?

– Как порохом. Как фейерверком. А он всё в пол смотрит. Только чтоб дочь мою расстроить и хватило сил.

– Я не…

– Да никто никогда ничего не хочет, а потом всё как обычно. Думаешь, муж мой собирался таким стать? Думаешь, кто-то собирался? Так и начинается.

– Вы хотели, чтоб я себя утратил, между прочим.

– Ну так ведь не утратил же.

– Я могу сам пойти за Сашей. Стать там порохом.

– Да поздно уже становиться, всё! Момент упущен. Чего ты хочешь? Ну застали и застали нас. Не в эту ночь, так в следующую она бы ему открыла. Вечно поставят себя в центр, а потом страдают. Всё, хватит, сам себя суди, при чём тут я?

Гюрза смог понять это только много, много позже – что на её языке всё произнесённое означало всего-то «я тебя прощаю». Или «прости», но тут уж он уверен не был.

* * *

– Что, – спросила Алиса, – сам пойдёшь? А армия?

– Я столько времени их отучал всерьёз сражаться, – сказал отец.

Он только-только выгладил рабочий плащ, то есть тот плащ, в котором представал, когда был в роли, и нашёл наручи, и даже венец где-то откопал. Иногда Гюрза думал: всё было бы проще, не пытайся отец всё время обхитрить игру. С другой стороны, если б он не пытался обхитрить игру – Гюрза бы сейчас жил совсем не здесь.

– Столько времени им внушал, что кровь невкусная. Что топтать врага, если он упал, не обязательно. Или кого ты хочешь, чтоб я взял? Тех, кто в завязке, или тех, кто кровь не любит?

– Может, оборотней?

– Угу, – сказал отец, дёргая ремешок наручей. Почему в прошлый-то раз было до конца не развязать? – Отличный план. Они как раз смогут продать рыцарям бусы.

– Поэтому ты идёшь один.

– Поэтому иду. Могу же я вступиться за твою дочь. Потребовать обратно правом похитителя. Поединок.

– Ты идёшь ради меня?

– Нет, – сказал отец, – так совпало. Не поможешь ли с узлом?

Женщины как-то ловко умеют развязывать – может, у них ногти длиннее. Во всяком случае, Алиса занялась узлом, цокнула языком, и Гюрза наконец-то смог спросить:

– Можно с тобой?

– Ну вот ещё, – сказал отец. – Конечно нет.

И это значило: он правда беспокоился. Не волновался бы – сказал бы что-то вроде: «Тем, кто с риском для жизни отбивает замки, поединков не положено».

– Извини уж. – А теперь он протянул руку, и Алиса ему прилаживала чёрные наручи, как будто сто раз так делала. – Поединок на то и поединок, чтоб один на один.

– Но ты ведь не хотел с ним сталкиваться, – сказала Алиса, – так не хотел, что аж в разбойники подался.

– Мне подумать надо было.

Угу, да, думал, думал и додумался. Привёл в замок своих… А, ладно, ладно. Вот тут Алисе было самое время сказать: а знаешь что, а это ведь твой сын заставил мою дочь на нас смотреть, и вообще, он подглядывал, это ты научил? Но Алиса промолчала. Завязывала эти ремешки – хорошо хоть, не на бантики.

– Руки бы занял, – посоветовала в сторону, когда отец наконец отбыл, – я вот посуду раньше драила. Теперь вяжу.

Руки у неё были совсем не посудные, кожа не красная и не сморщенная, и тем более не потрескавшаяся. С другой стороны, она сказала «раньше». Как же хотелось уличить её во лжи! С третьей стороны – а ей и лгать было не стыдно.

Они стояли во дворе, не у чёрного хода даже – у калитки. Отец давно исчез, а они всё смотрели ему вслед, как будто провожать его – их главное занятие. Как будто всё это повод объединиться хоть на миг.

– Ну, – сказала Алиса, – что стоишь? Тебе сегодня за ужином сидеть на его месте.

– Я никогда не сажусь на его место.

– Да? А как же показать, что власть над жителями всё ещё наличествует?

– Власть будет с ними независимо от кресла.

* * *

Карину он нашёл в библиотеке. Одну ногу она поджала под себя, другую вытянула, сидела прямо на застеленном газетами полу, у стеллажа, и так старательно вчитывалась в стопку коричневатых листов, что не сразу заметила, как он подошёл. И горбилась, конечно.

– Что читаешь?

– Про память.

– Что, всё надеешься помочь подруге тебя вспомнить?

– Нет, просто так, для общего развития! Дай, думаю, повчитываюсь во всякую муть… Слушай, да кто это придумывал?

Она была в болотного цвета сарафане, которого он не сотворял совершенно точно. А вот листы у неё в руках были, наоборот, знакомые – только вот видел он их вовсе не среди этих стеллажей, а, кажется, на кухне. Точно: слегка присыпанные мукой, среди скалок и ножей – вот так они лежали в тот раз. Вовсе не на полке с книгами.

– Карина, – сказал, – ты читаешь рецепты. Вверх ногами.

– Да ну!..

Вот бы она сейчас опять вышла из себя и устроила пожар. Или потоп. Или хотя бы краткое землетрясение, как в прошлый раз. Тогда время, конечно, субъективно замрёт вовсе, а оно и сейчас-то еле тащится, но это будет время избегания опасности. Не время ожидания отца. И пусть все скляночки Алисы перебились бы. Все её духи, или чем там ещё она любила забивать шкафы.

Карина всё изучала лист.

– Да вроде и не вверх ногами, – сказала с сомнением, – да ну тебя. А что они делали в секции про память?

Поди же ты, она пыталась ориентироваться.

– Тебе нужно в «Превращения», – поправил, – и в подраздел «Душевные». Ещё можно в «Равновесие». Потому что сейчас «Память» – это то, что отец пытается не забыть, то, что должно быть под рукой, а не то, что слово «память» значило изначально.

– Как анкета, что ли? У нас некоторые клеили на память. Альбомчик, да – на пару стеллажей…

– Если он не вернётся – ты обрадуешься?

– Кто? Папа твой? А он куда вообще пошёл-то?

Пришлось коротко рассказать про поединки. Король может вызвать короля, если дело касается чести; светлый вызывает тёмного, если тёмный похитил то, что светлому принадлежало, и тёмный отвечает; если светлый и вправду чист душой, тут можно даже не быть королём; тёмный вызывает светлого, если светлый уже вернул себе похищенное, например украл назад, но по традиции эта битва считается предсмертной.

– Почему это считается?

– Потому что если светлый уже добыл себе своё, то тёмный редко побеждает. Нельзя упускать. Если уж светлый сумел тебя обхитрить, прими с достоинством.

– Ой, да плевал твой отец на все эти традиции, – сказала Карина, – умрёт он, как