Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

перемежавшегося мерными глухими могучими ударами большого колокола.

– Да с какой стати поднимать такую шумиху? – возмущался нервный чиновник, а деревенские женщины молча крестились.

– Колокола звонят потому, что Господь благословил ассамблею, – пояснил сапожник-всезнайка. – А теперь, матушка, – обратился он к толстой крестьянке, – смотри внимательно: они сейчас выйдут и направятся по улице Тийпонтий прямо к парку.

– А зачем Господь эту «самблею» благословлял, ма? – недоумевала маленькая дочка крестьянки. – Ой, глядите, глядите! Ой, Господи Исусе, нет, вы только посмотрите на них!

Представители трех сословий королевства вышли из дверей собора Святой Феодоры в том самом порядке, какой был предписан указом от 1509 года: архиепископ и его каноники, а также высшее духовенство десяти провинций следовали строго в порядке иерархии и в соответствующих облачениях; за ними выступали представители знати из всех десяти провинций Орсинии в латах или парадных одеждах и тоже в соответствии с иерархической принадлежностью, и каждого из них сопровождал оруженосец, демонстрировавший всем фамильный герб того или иного дома; последними шли представители третьего сословия в черных сюртуках и шляпах или дорогих меховых шапках, хотя и не из меха горностая или соболя. Эту процессию, направлявшуюся к королевскому дворцу, сопровождали, отдавая ей честь, королевские гвардейцы, а во дворце ее поджидали сам король, ректор Королевского университета, мэр Красноя и главы восьми Великих Гильдий. Приветствуя пышную процессию, где-то далеко, в парке, нежно пропела труба. Над толпой взлетели радостные приветствия при виде нескольких знакомых лиц из числа депутатов третьего сословия – представителей столицы и Орагона из Ракавы. Как только были сняты кордоны, толпа рассыпалась по улицам, и многие последовали за процессией. Ну а деревенские жители двинулись через площадь к своим телегам, чиновники поспешили в конторы, а сапожники – к своим заказчикам.

Во дворец Синалья, в парадный зал, огромный и холодный, похожий на мраморный амбар, депутаты ассамблеи вошли в том же порядке. Пока они рассаживались, вооруженные гвардейские офицеры занимали свои посты у каждой двери. Затем великая герцогиня Мария выступила с приветственной речью на латыни.

Наверху, на узкой галерее, похожей скорее на карниз для голубей, теснились, хватая ртом спертый воздух, человек двадцать-тридцать; они невольно толкали друг друга локтями и тщетно пытались разглядеть участников ассамблеи через четыре полуметровых оконца, напоминавшие амбразуры. Галерея не была предназначена для такого количества людей; там вполне могли с удобством устроиться несколько придворных секретарей, но не толпа жадных репортеров.

– А ведь я сам попросил, чтобы меня послали в эту чертову дыру! – простонал Брелавай. – Вот и томлюсь, как гусь в духовке!

Чтобы попасть сюда, ему пришлось оформить специальный пропуск, на котором поставили свои подписи и печати шесть крупных чиновников – представители цензуры, полиции, королевской стражи и так далее; кроме того, разрешение на этот пропуск стоило немалых хлопот руководству той довольно скандальной газетенки, печатавшей дворцовые и столичные сплетни, с которой сотрудничал Брелавай. Френин получил пропуск благодаря тому, что писал для католического ежемесячного журнала, специализировавшегося на публикации приходских новостей и материалов, будивших вдохновение у местных проповедников. У Итале был пропуск от «Новесма верба». Остальные собравшиеся на балконе были репортерами правительственного «Курьера-Меркурия» или же просто наблюдателями из числа приближенных великой герцогини, которые пожелали попасть сюда исключительно из любопытства или из ощущения собственной важности. Александр Карантай стоял рядом с Итале и словно завороженный следил за странными, какими-то рубящими движениями длинного подбородка великой герцогини, пока та читала свое приветствие. Роман Карантая «Молодой Лийве», опубликованный этой весной, вызвал небывалый интерес, а сам он стал чем-то вроде национального героя. Венское правительство подобных «национальных героев» терпеть не могло, однако старалось в такие дела не вмешиваться. Карантаю получить пропуск, подписанный премьер-министром Корнелиусом, оказалось очень легко: он всего лишь попросил об этом.

Монотонное приветствие герцогини близилось к концу.

– Должно быть, уже половина пятого! – простонал Брелавай, ибо герцогиню на кафедре тут же сменил ректор университета, темнобородый, брыластый и весьма величественный в своем отделанном золотом профессорском одеянии. – О, miserere, Domine![30] – взмолился Брелавай.

Ректор разложил на кафедре свернутую в трубку речь, прижал ее рукой и принялся импровизировать на заданную тему. Один из тощеньких, услужливо-чиновничьего вида репортеров «Курьера-Меркурия» быстро за ним записывал; Итале тоже попытался что-то записать, то и дело обращаясь за помощью к Брелаваю, который у них в Соларии был первым по латыни и даже получил на экзамене первую премию. Брелавай снова застонал и процитировал Вергилия.

– Mugitusque boum! – сказал он. – Чего ты там пытаешься царапать, Итале? Это же всего лишь mugitus boum[31]. My! My! – передразнил он ректора.

Старательный репортер, упорно записывавший за ректором, что-то злобно прошипел в их сторону, призывая к тишине. После длившейся полчаса напыщенной речи ректора поднялся мэр Красноя и кратко, точно Цицерон, приветствовал собравшихся, явно не понимая ни слова в собственном приветствии, ибо зачитывал его с некими весьма странными паузами и ударениями, точно вслепую стреляя из ружья. Затем от лица всех Великих Гильдий, достаточно разобщенных между собой, как, впрочем, и все подобные цеховые объединения, выступил премьер-министр Иоганн Корнелиус и двадцать минут говорил очень гладко и красиво, на отличной германизированной латыни. Стенографист «Курьера» эту речь записывал особенно тщательно. Итале тоже попробовал ее законспектировать, но тщетно.

– Да перестань ты, – шептал ему Брелавай. – А этот тип никакой не стенографист, он просто нас напугать хочет, а сам водит по листу точно курица лапой!

– А если Корнелиус скажет что-нибудь действительно важное? – сопротивлялся Итале.

– Никто из них ничего важного здесь не скажет, – успокоил его Френин.

Наконец приветственные речи завершились; объявили перерыв.

В кафе «Иллирика» давно собравшаяся компания с нетерпением ожидала прихода четверых «делегатов». Всем ужасно хотелось узнать, что происходило на первом заседании ассамблеи.

– Мычание! – сердито заявил Брелавай.

Все вокруг них кричали, спорили, задавали вопросы и сами же на них отвечали, помалкивали только те четверо, что побывали на заседании. Они, конечно, и раньше знали, что все речи будут на латыни и в первый день будут звучать одни формальные приветствия… Но все же этого дня так долго ждали, а он уже почти закончился, так и не принеся никаких результатов. Совсем никаких! Их в очередной раз попытались поразить мишурным блеском… Итале и Карантай забились в самый дальний уголок кафе. Добродушный и спокойный Карантай действовал на Итале умиротворяюще, в его обществе он как бы обретал убежище среди всеобщего полупьяного энтузиазма, царившего вокруг. В этом молодом писателе самым неожиданным образом сочетались страстность и терпение. Он был последовательным сторонником Конституции и Республики и вполне мог бы рискнуть своей великолепно складывавшейся карьерой во имя настоящей цели, однако не желал закрывать глаза