Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

постоянно меняющихся знакомых, которые все как один клянутся в преданности их общему делу, однако постоянно спорят и ссорятся… Неужели это все его достижения? Неужели только в этом и будет заключаться вся его жизнь? Неужели ради этого он покинул Малафрену?

Для либералов средства оправдывают цель. Чтобы обрести свободу и независимость, нужно жить свободно и независимо. Луиза стремится к свободе, она ведь и ему предлагала свободу, а он настолько запутался в непредвиденных обстоятельствах, детских сомнениях, общепринятых условностях и моральных соображениях, что готов был уже от ее предложения отказаться! Да мужчина он, в конце концов, или нет? Возможно, до настоящего мужчины ему еще далеко. Он до сих пор еще мальчишка. Но теперь пора настала, и он становится настоящим мужчиной! Но какую роль он будет играть? Станет настоящим, радикально настроенным журналистом или же просто любовником баронессы?

А почему, собственно, нельзя быть одновременно и тем и другим? Неужели во имя свободы нужно блюсти целибат? Ведь свобода – это не религия, а он – не ее святоша!

Итале быстро шагал по дороге среди залитых ярким полдневным солнцем полей и спорил сам с собой настолько яростно, что порой даже начинал размахивать руками перед лицом невидимого оппонента. Но все это время в глубине души он знал твердо: пойдет он к Луизе Палюдескар или не пойдет, вернувшись в Красной, это в любом случае не главная причина, способная повлиять на тот выбор, который ему предстоит сделать. Собственно, таких причин было множество, однако он чувствовал, что нечто в его душе, нечто целостное и абсолютно безразличное ко всему остальному, еще скажет свое последнее веское слово, а теперь ждет лишь знака, чтобы это слово сказать.

Дорога пошла вверх, огибая холм, одну из тех невысоких складок на поверхности земли, которыми была покрыта вся расстилавшаяся вокруг огромная равнина. Подъем был настолько пологим, что Итале не заметил, как оказался на вершине холма. Он остановился и оглянулся. Айзнар, раскинувшийся километрах в восьми у него за спиной, был сейчас виден как на ладони – черепичные крыши краснели в лучах клонившегося к западу солнца, шпиль кафедрального собора четко вырисовывался на фоне голубых небес, все вокруг дышало покоем. Неподалеку Итале заметил развалины какой-то хижины – несколько камней да изъеденные дождями доски. Он присел на то, что вполне могло быть когда-то крыльцом или очагом, чувствуя, что находится сейчас как бы между городом и солнцем в небе. Свежий ветер, гулявший по просторной холмистой равнине, наконец выдул у него из головы все лишние мысли. Он просидел так довольно долго, слушая, как шуршит ветер в молодой траве. Он жаждал того душевного покоя, той отделенности от внешнего мира, той тишины, что царствовали в его душе в далекие солнечные дни, в те счастливые годы, что он провел на берегах озера Малафрена. То была подлинная свобода, но теперь все это куда-то ушло, исчезло. Он давно потерял ее, ту свободу. Итале посмотрел на юг: те же длинные ряды холмов, похожих на бесконечные застывшие волны моря, уходили куда-то за горизонт, тонувший в нежной голубоватой дымке.

«Если бы я мог прожить лет семьсот…» – вспомнил он вдруг.

Тогда они сидели на балконе – Лаура в белоснежном платье, Пьера и он, Итале; был летний вечер, уже спускались сумерки, и гора Охотник высилась темной неясной громадой на том берегу озера, сверкавшего в последних отблесках заката. Он сказал, что хотел бы отправиться путешествовать в Китай и в Америку; Лауре хотелось повидать вулканы, а Пьере… Что же сказала тогда Пьера? Какого черта! Пьера же сейчас в Айзнаре! Она вовсе не там, не в тех летних сумерках над озером, которые вспоминаются ему с такой сладостной болью; да и самого его уж больше там нет… Пьера сейчас здесь, под одной из этих красных черепичных крыш, учится в какой-то монастырской школе, а Белейнин, с которым он познакомился у маркизы, ее родственник!

Итале встал, потянулся и решительно двинулся назад. Неужели он пал так низко, что, целых две недели находясь с Пьерой Вальторскар в одном городе, даже не даст ей о себе знать? Нет уж, этого он не допустит!

Около пяти он уже стучался в дверь дома Белейнинов.

– Графини сегодня нет, сударь, – вежливо ответил старый слуга, хотя и посматривал на покрытого пылью незнакомца с недоверием.

Итале спросил, где он мог бы найти ее.

– Графиня учится в школе при монастыре Святой Урсулы, – ответил слуга. – Это в Старом городе, на той площади, где Круглый фонтан.

Графиня… графиня! Это Пьера-то, девочка с веснушками на шее?.. По улице Фонтармана Итале вышел прямо к Круглому фонтану и увидел перед собой большой чопорно-аккуратный дом с решетками на окнах. Привратник, открывший дверь, сообщил ему, что накануне Пасхи все посещения запрещены, и предложил приходить в следующую субботу. Итале сослался на то, что в среду уезжает, и подкрепил свои слова серебряной монеткой, которую его правая рука сама сунула привратнику в карман так, что левая ни о чем не узнала. Это сыграло свою роль, и он оказался в приемной, где стоял жуткий холод, а из мебели имелись четыре стула с прямыми спинками и одна совершенно неподвижная монахиня. Итале обратился к ней со слезной просьбой о свидании, и эта особа, похожая на статую, вдруг ожила и позвала другую монахиню, постарше. Итале, оставаясь неизменно покорным и изысканно-вежливым, решил добиться своего во что бы то ни стало; это решение зародилось в нем еще там, в разрушенной хижине на вершине холма, и крепло с каждой минутой. Вторая монахиня, выслушав его, куда-то ушла, а первая вернулась на прежнее место и опять превратилась в некий предмет меблировки. И тут в комнату вошла Пьера.

– О, Итале! – воскликнула она радостно.

Они обнялись и поцеловали друг друга в губы.

– Ах, Итале, дорогой!

У нее на глазах блестели слезы, но она радостно смеялась и все всплескивала руками, не зная, как ей вести себя дальше. Итале тоже был очень рад ее видеть и тоже отчего-то смущен.

– Черт возьми, да тебя просто не узнать! – воскликнул он с искренним восхищением, и она снова рассмеялась:

– Пожалуйста, больше не произноси здесь таких слов! А вообще-то, я выросла на целых пять сантиметров!

– У меня такое ощущение, что я домой вернулся, так я рад видеть тебя!

– Я знаю… Я тоже ужасно рада… И ты все так же говоришь по-маалафренски! Пойдем же, присядь, нам совсем не обязательно стоять.

Вид у Пьеры стал по-монастырски благочестивым. Итале показалось, что теплое солнышко закрыла черная холодная туча. Он послушно сел на неудобный стул с