Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

Орох тоже кричал, хотя воздуху в нём не хватало на этот крик, а потому был он еле-еле слышен. Только пена и кровь летели от прокушенных губ. Руки он по-прежнему не разжимал — давил всё сильнее и сильнее, и Луций уже чувствовал, что вот-вот переломится его ключица.

Луций извернулся и снова ударил ногой. На этот раз он попал удачно — патлатая голова работника дёрнулась, тот кулем перекатился по полу, по-прежнему, однако, не разжимая хватки.

«Зря не обулся… — яростно подумал Луций. — Если бы не босиком…»

Он прицелился пяткой в то место, где смыкались шея и челюсть, и двинул туда что есть силы. Орох обмяк, разом сделавшись снулым, как базарная рыба.

Луций сумел поднялся — сначала на колени, Орох по-прежнему клещом висел на рубахе. Пальцы его, продрав холстину насквозь, толи запутались в ней, то ли так и окостенели сжатыми. Луций упёрся босой стопой ему в грудь, прямо в кольчугу пёстрых полотенец и даванул, через силу выпрямляясь. Рубаха разошлась лоскутами, звонко сыпанули последние пуговицы. Ему, наконец, удалось освободиться — дядька Орох остался лежать, так и баюкая у груди отвоёванный у Луциевой рубахи холщовый обрывок.

— Да что ты… вцепился, падла такая? — попенял ему Луций. После этой возни дышалось ему трудно, да и говорилось с перебоями. — Совсем… съехал?

Орох как-то странно, совсем по птичьи клокотнул горлом и… замер. Луций подождал, потом мал-мало отдышавшись, позвал его:

— Эй! Слышь ты, припадочный… Э-эй!

Орох лежал, не двигаясь, и вроде бы — не дышал больше. По крайней мере в груди у него не хрипело, и узлы полотенец уже не ходили ходуном. Луций опасливо наклонился было над ним, потом поостерёгля тормошить голыми руками — подобрал брошенный в коридоре железный крюк и ткнул им Ороха в бок… податливый, будто хлебный мякиш.

Орох был мёртвый.

Куда мертвее, чем Вартан давеча…

Из того хотя бы кровь вытекала, Орох же — просто валялся в дверях кучей, как порванный и выброшенный за ненадобностью крупяной мешок. Дырявый и пыльный, не имеющий даже собственной формы.

Стало совсем тихо, если не считать слепня внизу.

— Ну что, прибил придурка? — спросил его голос из-под пола.

«Получается, так… — подумал тогда Луций. — Получается, это я его прибил… Я?

— Да, а кто же ещё? Задвижку-то ты закрыл — не было никого больше в доме.

«Что такое происходит со мной? А?..»

— Что с тобой, Луций с Ремесленной? — издевательски подхватил голос.

Прозвучав так, он поднялся вверх сквозь доски пола и был теперь внутри головы — был так сух, что даже потрескивал. Совсем как ребра Ороха, когда Луций упирался в них коленом.

— Ни дня не проходит, чтобы не пришиб ты кого-нибудь…

— Я не виноват! — громко запричитал Луций. — Он же сам меня едва не придавил! Что на него нашло такое?

— Ты! — ответил голос изнутри. — Ты на него нашло!

— Я? — задохнулся Луций. — Да я тут при чём? Я ему ребра что ли, пересчитал?

— Ты… не ты… — шевельнулось где-то — покинуло голову, наждачно заскребло по стенам, удаляясь и затихая. — С тебя всё началось…

— С меня? — не понял Луций.

Тоненько тренькнуло стекло внизу… потом ухнуло, грянуло об пол. Звеня, рассыпались осколки. Слепень обрадованно загудел, ринувшись внутрь дома.

…Не ты начинаешь… и не ты решаешь, чему быть…, но ты выбираешь, как всё будет… — со значением произнёс голос, без следа растворяясь в стенах… — Поимей только… хоть с зерно гречишное…

Влетевший слепень шарахнулся обо что-то твёрдое и гнусаво заблажил, описывая круги.

«Здоровенный какой! — только и успел подумать Луций, подтягивая зачем-то к себе железяку.

Такой хватанёт — так, наверное, за раз кусок мяса вырвет…

Голос в стенах захохотал на это, и смех запрыгал по всему дому, как камень в жестяном ведре.

Я — про́клят? — спросил тогда у него Луций, напоследок. — Я про́клят, да?

Голос продолжал хохотать… потом стих совсем.

А слепень, настучавшись вдоволь о потолок и стены — вылетел на лестницу… Там, почувствовав пустоту над собой, метнулся вверх вдоль наклонной периллы — прямо к нему, к Луцию. Тот испуганно и довольно бестолково попытался отмахнуться железякой, но слепень только тоном жужжания напоминал неповоротливого шмеля — на самом же деле был стремителен и хищен. Такие большие размеры нисколько не помешали ему легко уклониться от железяки и очертить вокруг Луция два стремительных, сужающихся оборота. Дохлый Орох на полу совсем его не интересовал — слепню хотелось живого и горячего. Не прерывая полёта, слепень сделал два быстрых пробных укуса — на щеке, промеж волдырей, и на шее сзади.

Тоненько пискнув, из-под пропоротого волдыря брызнула жидкость.

Луций ещё раз махнул вдогонку слепню железкой и, конечно, опять промазал — слепень гудел, примериваясь вцепиться уже по серьёзному…

— Пошёл на хер! — в панике заорал Луций. — Пошёл… Глина тебя побери…

Железяка выскользнула, в конце концов, из рук и полетела в стену…, но и слепень, окольцевав Луция последним, совсем уже узким кругом — вдруг вспыхнул, как спичечная головка, налетевшая с размаху на шершавый кирпичный бок. Слепень взвыл на высокой ноте, и ополоумев, метнулся к потолку, но слюдяные крылья уже скворчали, сворачиваясь — он не удержался в воздухе и спланировал вниз, крутясь и пуская дымные язычки. Одно из перил на миг задержало его падение — слепень ударился о него, подпрыгнул и, весь уже объятый пламенем, рванулся вперёд, на Луция… тогда пламя озлилось и вмиг окрасилось яростно-жёлтым… и прямая линия его полёта сменилась беспомощной пологой дугой…

Слепень тяжело шлёпнулся об пол в полушаге от босых пальцев Луция… пламя в последний раз плюнуло жирными искрами и осеклось, а он остался лежать, подобрав лапки — скрюченным чёрным углем, совсем не страшным с виду…

Но Луций всё пятился от него, словно ожидая, что тот вдруг воскреснет… пятился, пока не закончился пол под ногами, обвалившись вниз гармошкой лестницы. Луций наступил мимо, рассадив голень о край ступеньки.

Шипя и припадая на ногу, он скатился на первый этаж.

Кругом на полу блестели осколки стекла, высаженного покойным слепнем, и быстрая мошкара роилась внутри дома.

Луций отомкнул дверь и растворил её — воздух снаружи тоже местами чернел от мошкариной пляски. В остальном же, там царило то же безлюдье, что и раньше. Багровело солнце, понемногу склоняясь к закату.

Уже понимая, в чём дело — он дошёл до угла, за которым начинался Овсяный проезд, так и не встретив ни одного человека.

А едва свернув на Овсяный — увидел лежащую женщину.

Увидел уже без